Шрифт:
Закладка:
Я отошел от бюста из белоснежного мрамора и, приметив бюст Тиберия из черного базальта, прошагал к нему. Этот мрачный тип смотрел на меня так, будто готовился сказать какую-нибудь гадость, но не мог, потому что рот его был вырезан из камня.
– Какой ты жалкий! Обманут любимой женой и вынужден жениться на дочери Августа. Твоего сына отравила его жена, она же – любовница предавшего тебя изменника. Вынужден был усыновить Германика, который был популярнее тебя. Он, в свою очередь, очень кстати был отравлен неизвестным и покинул сцену, но в убийстве обвинили тебя. Двоюродный дед, не станешь же ты спорить, что погубил все самое для себя дорогое? Ты и императором-то стал только после пятидесяти. Не повезло? И снова – я так не думаю.
Следующим был высеченный из алебастра бюст Калигулы. Треугольное лицо, лопоухий, глаза лишены жизни; впрочем, это ведь были не глаза, а пустые, вырезанные в камне глазницы. В таком виде он не мог никому навредить, но при жизни пытался меня утопить и очень многих убил.
– Ты был молод, но очень рано сошел с ума. Безумие насылают боги. Снова не повезло, дядя? Нет.
Дальше – небольшой бюст Клавдия.
– Боги с самого начала постарались тебя унизить, сделали заикой и вообще не баловали здоровьем, но в жестокости своей на этом не остановились. Они дали тебе двух жен-изменниц, а одна из них, моя мать, убила тебя. Усыновленный тобою сын стал врагом твоему родному сыну и довел его до погибели. А теперь твой пасынок и заодно внучатый племянник стоит здесь, в этой комнате, и задается вопросом: «Что боги уготовили мне, если так жестоко обходились с моими родными по крови?»
Если бы я ждал разъяснений от Клавдия, то был бы разочарован. Но я скорее надеялся, что боги услышат меня и дадут ответ.
Но боги молчат и говорят через истории и легенды. Про́клятый в пяти поколениях род Атрея. Чем они хуже нас? Единственное, что представители династии Юлиев-Клавдиев не повторили вслед за династией Атрея, – это каннибализм. Пока никто из нас не готовил из детей жаркое[62], но в нашем роду жены убивали мужей, братья убивали братьев, безвременные естественные смерти лишали родителей надежды. И я был участником этого парада… представитель пятого про́клятого поколения.
Мою дочь, как я думал, забрали у меня потому, что она была слишком чистой для этой семьи. Но чтобы реабилитировать династию и изменить ее судьбу, мне нужен был наследник. Да, естественно, был способ снять проклятие, только Поппея не беременела – боги как будто насмехались над нами, ведь в первый раз она зачала легко и чуть ли не с первого раза.
Династия закончится на мне? Да, оставался только я, последний из потомков Августа. Децима и Луция Силанов Торкватов заподозрили в императорских амбициях и желании свергнуть меня. В результате Децим покончил с собой.
– Я бы его простил, – я в упор смотрел на бюст Августа, – но он не оставил мне шанса и убил себя прежде, чем я успел что-то предпринять. Так что в его смерти я не виновен!
Что же до Луция, он до последнего бился с отправленными к нему экзекуторами и принял смерть как истинный воин.
* * *
Фестиваль в Неаполе, на который я нацелился, по сути, был греческими антестериями и проводился в самом начале весны. Как и во время моих нероний, в программе неапольского фестиваля были и драма, и поэзия, но меня интересовали только посвященные Дионису музыкальные турниры. Победителей других конкурсов награждали денежными призами, но этот проходил в форме концерта, и в финале лучшему из музыкантов вручали священный лавровый венок – именно к этой награде я и стремился.
Поэзия поддерживала меня все дни, пока я боролся со своим наследием и пытался найти ответы на мучившие меня вопросы. И наконец строки, которые Каллимах посвятил своему другу, указали мне путь:
Теперь же
Прахом ты стал уж давно, галикарнасский мой друг!
Но еще живы твои соловьиные песни: жестокий,
Все уносящий Аид рук не наложит на них[63].
Павел из Тарса ошибался, венок искусства – нетленный. Я буду за него состязаться и, если он станет моим, никогда не умру. Венки цезарей увядают, и только через искусство я сумею преодолеть проклятие своего рода.
* * *
Как член гильдии кифаредов, я имел право участвовать в главном музыкальном турнире фестиваля. Я так долго к этому готовился, и вот наконец момент наступил. Я стоял на сцене неапольского театра в свободной тунике кифареда. Состязание проходило в формате концерта, у меня была заготовлена одна песня собственного сочинения и несколько из обычного репертуара кифаредов.
Пока никакого волнения я не чувствовал и спокойно смотрел на собравшихся зрителей. В театре, рассчитанном на восемь тысяч человек, все места были заняты; более того, за последними рядами собрались толпы людей. Я привез с собой своих августианов, они все сидели в одной секции, их легко было узнать по густой шевелюре, роскошной одежде и отсутствию колец на левой руке.
Театр был общедоступный, так что публику составляли и простолюдины, и специально приехавшие в Неаполь ради такого события римляне, и местные аристократы греческого происхождения. Я стоял в одном ряду со своими соперниками, но не смотрел на них, их для меня не существовало. И все же, когда на сцену вызвали первого участника турнира, я не смог не восхититься его мастерством и одновременно возненавидел его за это.
«Нет, – говорил я себе, – никого ни с кем не сравнивай. Ты – не судья. Ты не можешь судить. Слушай только себя и свою музыку».
На сцену вышел следующий артист – с голосом столь сладостным и чистым, что его пением можно было бы выманивать змей из логова. Третий музыкант виртуозно играл на кифаре, пальцы его двигались так быстро, что за ними невозможно было уследить, а переливы мелодии наполняли собой весь театр. Один участник турнира сменял другого, и каждый казался лучше предыдущего.
Внезапно на сцене остался один я, последний участник турнира. И вот тогда меня охватило волнение, страх сжал горло, в голове мелькнула знакомая
