Шрифт:
Закладка:
В настоящее время, оглядываясь на прошлое, я полагаю, что в течение 21 месяца, когда я был его канцлером, император лишь с трудом подавлял свое желание отделаться от унаследованного ментора, пока, наконец, оно не прорвалось наружу. Расставание, которое я подготовил бы с соблюдением всех внешних форм, если бы знал о желании императора, было проведено во внезапной, обидной и, я бы сказал, оскорбительной для меня форме.
Все же результат постольку соответствовал моему совету, поскольку участие в задуманном христолюбивом начинании прежде всего было ограничено более узким и менее избранным кругом лиц. То обстоятельство, что неодобренная мною инсценировка происходила в доме графа Вальдерзее, содействовало тому, что этот человек, влиятельный в кругу принца, был раздражен в еще большей степени, чем прежде. Раньше мы были друзьями в течение долгого времени, и во время войны с Францией я оценил его как солдата и как политического союзника, так что позднее у меня возникла мысль рекомендовать его императору на военные должности политического характера. При более близком соприкосновении с графом по службе я усомнился в его пригодности к политической деятельности, и когда графу Мольтке, стоявшему во главе генерального штаба, потребовался помощник, я счел нужным запросить мнение военных кругов о Вальдерзее, прежде чем доложил свое мнение императору согласно его повелению. В результате я обратил внимание его величества на генерала фон Каприви, хотя и знал, что он не был обо мне такого же хорошего мнения, как я о нем. Моя мысль о кандидатуре Каприви в качестве будущего преемника Мольтке в конечном счете потерпела неудачу, как я думаю, вследствие трудности установить между двумя столь самостоятельными фигурами modus vivendi [нормальные отношения], необходимый при дуалистическом руководстве генеральным штабом. Высшим кругам казалось, что легче решить эту задачу путем предоставления поста помощника графа Мольтке генералу Вальдерзее: благодаря своему новому назначению последний оказался ближе к монарху и его преемнику на троне. В области невоенной политики его имя стало впервые известно широким кругам в связи с придворным проповедником Штекером, а именно в связи с состоявшимися в его доме совещаниями о «внутренней миссии».
В новогоднюю ночь 1887 г. мой сын перед отъездом в Фридрихсруэ встретил на Лертском вокзале принца, который ожидал его и просил передать мне, что история со Штекером является совершенно безобидной. К этому принц добавил, что в связи с этим делом мой сын подвергался серьезным нападкам, но что он, принц, вступился за него.
Великий Герцог Баденский
Судя по замечаниям его величества, великий герцог Баденский, который в прежние времена оказывал мне благожелательную и энергичную поддержку, в последний период моей служебной деятельности влиял на решения императора в неблагоприятном для меня направлении. Раньше большинства других союзных князей он убедился в том, что германский вопрос может быть разрешен только путем содействия стремлениям Пруссии к гегемонии, и по мере сил шел навстречу национальной политике. При этом он не проявлял суетливости герцога Кобургского, но больше, чем последний, считался с интересами близкой ему прусской династии и не завязывал попеременно сношений с императором Наполеоном, с венским двором и с правящими кругами Англии и Бельгии, как это делал герцог. Его политические связи оставались в границах, которые определялись германскими интересами и семейными связями. У него не было потребности принимать действительное или мнимое участие в важнейших событиях европейской политики; он не поддавался, подобно братьям Кобургам, искушениям, вытекающим из веры в свои особые способности к разрешению политических вопросов. Поэтому окружающая среда оказывала на его взгляды большее влияние, чем на самодовольство Кобургов – герцога Эрнста и принца Альберта. Источником самомнения этих последних был ореол мудрости, окружавший первого короля Бельгии за то, что он ловко соблюдал собственные интересы.
Великий герцог Фридрих I Баденский (1826–907) и великая герцогиня Луиза Баденская, принцесса Прусская (1838–923) в год Золотой свадьбы
Были времена, когда под давлением внешних обстоятельств великий герцог не был в состоянии проводить свои взгляды на пути разрешения германского вопроса; это были времена, связанные с именем министра фон Мейзенбуга и с датой 1866 г. В обоих случаях великий герцог очутился перед force majeure [высшей силой]. Однако в основном в своих стремлениях к популярности он всегда был склонен руководиться лучшими побуждениями – национальными. Его стремлениям в этом направлении только вредило одновременное желание получить также гражданское признание, по примеру Луи‑Филиппа, даже в тех случаях, когда трудно было это сочетать. Известно, что в тяжелый период моего пребывания в Версале, когда я вел борьбу с иностранными, женскими и военными влияниями, из всех германских князей один только великий герцог оказывал мне поддержку перед королем в вопросе об императорском титуле, активно и успешно помогая мне побороть прусско‑партикуляристское нерасположение короля [к этому титулу]. Кронпринц по обыкновению был сдержан с отцом, что мешало активному проявлению его национальных убеждений.
Благосклонность великого герцога ко мне продолжалась в течение десятилетий и после заключения мира, если не считать временных размолвок, возникавших в результате того, что интересы Бадена, как он их сам понимал, или как их понимали его чиновники, вступали в конфликт с общеимперской политикой.
Во время мирных переговоров 1866 г. господин фон Роггенбах, считавшийся одно время spiritus rector [вдохновителем] баденской политики, отстаивал передо мной уменьшение Баварии и увеличение [за ее счет] Бадена. Ему же молва приписывала и возникшую в 1881 г. идею о том, что Баден должен стать королевством.
О желании великого герцога расширить если не свою территорию, то сферу своей деятельности, можно было позднее заключить из его предложений установить военную и политическую связь между Баденом и Эльзас‑Лотарингией. Я отказался содействовать осуществлению подобных планов, так как не мог отделаться от впечатления, что для оздоровления положения в Эльзасе и изменения французских симпатий эльзасцев в пользу Германии баденские порядки, быть может, еще менее пригодны и, во всяком случае, не лучше теперешнего имперского управления. В баденской администрации в еще более резкой форме, чем в прочих южногерманских государствах, включая и Нассау, укоренилась особая, свойственная южнонемецким обычаям, разновидность бюрократизма, которую можно было бы назвать господством канцеляристов. Северная Германия также не чужда бюрократических извращений, особенно ее высшие круги; а современное толкование «самоуправления» приведет к тому, что бюрократизм проникнет lucus a non lucendo [как это ни кажется невероятным] и в сельские округа. Однако до сих пор носителями бюрократизма у нас все же были преимущественно чиновники, у которых чувство законности обостряется уровнем их образования. В южной же Германии был выше удельный вес того класса чиновников, который у нас относят к низшему или среднему персоналу. Правительственная политика, которая уже до 1848 г. ориентировалась в Бадене на завоевание популярности в большей степени, чем это обычно бывает в Германии, именно в дни революции обнаружила почти полное отсутствие привязанности к династии и весьма слабую связь с ней. В указанном году Баден был единственным государством, в котором повторилось то, что пришлось пережить герцогу Карлу Брауншвейгскому: глава государства вынужден был покинуть свою страну.
