и я теперь ясно вижу, что она приняла на себя личину благочестия для того, чтобы окончательно погубить меня. Она, заодно со Шлеве, оклеветала меня перед моим королем, она ненавидит того, который из-за нее утратил все самое дорогое в жизни: свое дитя, имя, свободу и душевный покой.

– Это ужасно! Какой неслыханный подлый обман… Какая постыдная ловушка… – произнес король, нахмурив брови. – Я накажу ее, Эбергард, накажу так, как никого еще не наказывал.

– Позволено ли мне будет принести просьбу вашему величеству, первую просьбу человека, нашедшего свою мать и снова приобретшего милость своего властелина?

– Требуй чего желаешь! Ты теперь самый близкий мне человек! – произнес король, прижимая к своему сердцу сына принцессы Кристины.

– Мне кажется, будто все случившееся в недавнем прошлом, когда властелин мой точно так же заключил меня в свои объятия, было лишь сном и обманчивым видением.

– Я вполне заслужил твой упрек. Горе царям, не знающим своих советников! Ничего не подозревая и имея самые лучшие намерения, они позволяют негодяям опутывать себя постыдными сетями? Оттолкнуть тебя! Тебя, к которому при первой же встрече повлекло меня сердце; тебя, которого я, повинуясь внутреннему голосу, назвал своим другом! Зато теперь я не нахожу слов, чтобы выразить тебе все мои чувства, показать, как ты мне дорог!

Эбергард, глубоко тронутый таким сильным изъявлением любви, взял руку короля и поднес к своим губам.

– Нет, не таков должен быть братский поцелуй! – воскликнул король и прижал свои губы к губам князя Монте-Веро.

– Просьба, разрешенная мне вашим величеством, касается моих врагов, – сказал Эбергард после минутного молчания.

– Великодушие это неуместно, Эбергард, и если ты им прощаешь, то я все-таки должен их наказать!

– Я прошу моего повелителя исполнить мою просьбу. Изгнание вполне искупит их вину, и я буду рад видеть вас и ваш престол в безопасности от их козней.

– Я обещаю исполнить твою просьбу! Но в любом случае они должны узнать, кому обязаны легкостью наказания. Если в них еще сохранилась хоть капля порядочности, твое великодушие заставит их оглянуться на свои деяния.

– К несчастью, ваше величество, я не могу более надеяться на великодушие моих врагов – после того, как тщетно употребил полжизни на спасение этой женщины и возвращение к себе ее заблудшего сердца.

– И ты не пользуешься разводом?

– Я обратил всю свою любовь на людей и нашел утешение и усладу в том, что изо всех сил работал для них и защищал их.

– И плодами твоих трудов были одни шипы!

– Во всяком случае, это не могло ни изменить моего образа действий, ни охладить моего рвения. Кто хочет пожинать плоды, тот не должен удивляться, что между ними растет и сорная трава. Я столько испытал блаженства…

– Ты хочешь сказать, что распространял столько блаженства! – прервал его король, крепко пожимая ему руку.

– Шипы эти меня не ранили и не заставили изменить своей деятельности. Я твердо верю, что стремления мои вполне правильны, что все начинания мои глубоко жизненны и направлены на благо и счастье народа. А благо народное я поставил единственной целью моей жизни. Вот почему я и не хочу связывать свою судьбу с судьбой женщины, хотя в последнее время на моем жизненном пути действительно появилась прелестная девушка, вызывающая во мне чувство глубокой и святой любви; этой девушке, после моей утраченной дочери, принадлежит лучшее место в моем истерзанном сердце.

– Шарлотта… – произнес король голосом, выражавшим и горе, и радость.

– Вы отгадали, ваше величество. Вскоре я навеки прощусь с принцессой Шарлоттой, потому что считаю грехом подвергать это благородное существо тяжелой борьбе, зачастую расстраивающей счастье всей жизни. Человек с таким прошлым, как мое, должен отказаться от любви, и это испытание будет новой очистительной жертвой.

– Ты хочешь испытать то же, что выстрадал и я, – произнес король мрачно. – Знай же: ты благороднейший, великодушнейший и лучший человек во всем мире.

– Теперь остается коснуться еще одного момента моей жизни, самого, пожалуй, тягостного. Дочь, моя дочь! Леона отняла у меня дочь, чтобы с дерзкой настойчивостью и непонятной жаждой мести толкнуть ее на преступный путь. Сейчас она в тюрьме. Я видел ее только один раз, и никогда не забуду этого зрелища; оно является мне даже во сне. Я не хочу защищать свою дочь перед вашим величеством, не хочу пользоваться никакими привилегиями, чтобы никто не мог сказать: «Князь может навещать свою преступную дочь, он может ее защищать и с посторонней помощью спасти, а бедняк не имеет на это права!» Я также не хочу ни словом, ни взглядом действовать на судей и свидетелей. Главный мой идеал, за который я всю жизнь боролся, – это равноправие. Итак, пусть законы исполняют свое дело. Я скоро уеду из столицы и там вдали, заваливая себя работой, буду стараться сократить время, остающееся до вынесения приговора моей дочери. Когда же это свершится, ободрю ее, назову своей дочерью и возвышу душу ее до своей.

– Каждое слово твое благотворно действует на мое сердце, твое решение восхищает меня своей возвышенностью, и я ничего не мог бы в нем изменить или прибавить к нему, – взволнованно произнес король.

– Теперь мой властелин знает все. Но вот уже светает; как быстро пролетела эта неожиданно блаженная ночь. Прощайте!.. Я всегда останусь вашим верным и преданным слугой. Когда обстоятельства заставляли вас считать мои действия неправильными, для меня это было всегда величайшим несчастьем. Очень часто стремления наши достигают вовсе не той цели, к которой мы стремимся. Простите же мне все во имя… моей матери!

– Ты уходишь… Я знаю, что ты покидаешь меня навеки! – произнес король с таким сильным волнением, что Эбергард был тронут до глубины души.

– У вас еще остается от меня залог… залог горя и страданий, – проговорил он тихо.

– Твое дитя… но ведь ты сказал мне прости…

– Я еще вернусь!

– Так возьми же с собой лучшее и священнейшее из всего, что я имею, – портрет твоей матери, – сказал король и передал его в руки растроганного Эбергарда. – Я отдаю тебе мою самую большую драгоценность.

– Благодарю вас, ваше величество!

– Теперь скажи – между нами не осталось никакой тени, никакая пропасть не разделяет нас более?

– Эта ночь все сгладила. Прощайте!

Эбергард с портретом в руках низко поклонился. Король дружески помахал ему рукой и долго смотрел вслед.

Когда князь Монте-Веро скрылся, король в сильном волнении продолжал еще долго ходить взад и вперед по залу.

Той же ночью, на исходе ее, он написал указы об изгнании барона фон Шлеве, игуменьи монастыря Гейлигштейн и об удалении министров.