Шрифт:
Закладка:
Особенно важно внимательно присмотреться к трансформации картины приватной коммуникации с прошлым при ее выводе в публичный дискурс. Что меняется в практикуемом в частной сфере дискурсе о прошлом при его выставлении напоказ? Рассказывают ли, например, участники немецкой передачи «Наличные за раритет» о выставленных на продажу предметах из семейного наследия так же и то же, что во время доверительной беседы в кругу близких, без посторонних глаз и ушей? Эту проблему много лет назад сформулировала исследовательница семейной памяти Марианна Хирш:
Одной из основных характеристик семейного взгляда является то, что он осуществляется внутри закрытого круга. Что произойдет, если этот круг расширится, вобрав в себя других зрителей и читателей? ‹…› Какое отношение мои читатели имеют к образам моей семьи? Как найти тот взгляд, который будет посредником между оберегаемым кругом семьи и публичностью научного анализа? Какова этика и политика такого «выставления напоказ», такого публичного чтения образов, которые обрели свой смысл в сфере частного и личного?[639]
* * *
Но приватное обращение к прошлому не ограничивается семейным интерьером. Оно может скрываться от посторонних глаз по причине незаконности. Приведу лишь один пример. Историки отдали на откуп авторам детективных романов и фильмов, вплоть до детских комиксов (вспомним истории Эрже про Тинтина), историю преступлений вокруг произведений искусства и музейных ценностей[640]. Покушения на государственные и частные коллекции и исчезновение украденного в тайниках частных заказчиков имеют прямое отношение не только к крупным коммерческим проектам, но и к нелегальным формам работы с прошлым. Блошиный рынок представляет собой лишь одно из средоточий полулегальных и нелегальных практик, к которым относятся и места встреч коллекционеров, и антикварный бизнес, и операции по международному трансферу антиквариата, и активность поисковиков и «черных копателей», и другие пространства и институции.
Конечно, возможности изучения таких кейсов часто ограничены непростым доступом к необходимым источникам. Но их исследование историками, как и специалистами в сфере критических исследований наследия, может расширить и обогатить многообразную картину обращения непрофессионалов с прошлым[641]. Да и сама устойчивость сюжета о незаконных операциях с предметами старины в художественной литературе и кинофильмах заслуживает внимания исследователя незаметных, незамеченных, приватных историй.
Концепт Private History мог бы предложить заглянуть за авансцену публичной истории и обратить более пристальное внимание на потаенное, по разным соображениям, приватное измерение прошлого, памяти о нем и обращения с ним. Потенциал «приватной истории» пока сложно оценить. Возможно, он окажется мизерным. Но не исключено, что он таит возможности, пока недооцененные.
* * *
Помимо (пере)открытия новых тематических полей историческое исследование блошиного рынка может стать полигоном для (пере)проверки инструментария современной историографии, ставшего темой дискуссий в последние десятилетия. В первую очередь напрашивается вопрос о различиях в сходной, казалось бы, работе с предметами из прошлого музейных работников, коллекционеров или антикваров, с одной стороны, и историков-исследователей – с другой. Ведь и для тех и для других главной исследовательской добродетелью является выяснение исторического контекста – в данном случае места, времени создания, заказчика, производителя, потребителя предмета.
Кажется, здесь вполне уместно сравнение деятельности коллекционеров и историков с целеполаганием, соответственно, искусствоведов и историков искусства, предложенное историком визуальности Берндом Рёком. Проблема социального окружения искусства, впервые поставленная искусствоведами, является центральной и для историков. Но если искусствоведы пытались выяснить, что же социальные условия создания художественного произведения могут рассказать о нем, то историки культуры подошли к проблеме с прямо противоположной стороны: «Историческое исследование развернет такие подходы и спросит, что можно узнать из произведения искусства о его мире»[642]. Атрибуция предмета в руках историка перестает быть самоцелью и превращается в инструмент исследования эпохи.
Есть немало и других вопросов на стыке теории и практики обращения с вещами из перспективы историка. Как меняется соотношение понятий «описание», «интерпретация», «репрезентация», когда предметом анализа является не текст о прошлом, а рассказ о конкретной вещи, которую можно потрогать и повертеть в руках? Как старинная вещь становится репрезентацией прошлого не в музее, а на прилавке старьевщика и антиквара, в витрине коллекционера, в интерьере любителя? Как формируется и обретает статус традиции рассказ о предмете из прошлого, превращающегося в семейном антураже из тривиальной безделушки в место памяти? Как старые и старинные вещи задают правила обращения с ними и сопротивляются интерпретации их владельцем? Эти и многие другие вопросы могут апробироваться историком на основе полевого исследования на блошином рынке.
* * *
В завершение мы должны подчеркнуть: эта книга призвана лишь приоткрыть для историков возможности изучения блошиного рынка как исследовательского «Клондайка» (Елена Осокина). Она является скорее заявкой на исследование, чем завершенным исследованием – не случайно в тексте часто встречаются оговорки, что тот или иной материал пока не найден, тот или иной вопрос пока остается без ответа.
Эта работа писалась не для того, чтобы «застолбить» за собой исследовательский «участок» и не пускать на него «непрошеных гостей». Напротив, мы будем рады, если эскизы сюжетов, представленные здесь, вдохновят читателя из числа начинающих или опытных ученых на самостоятельный дальнейший поиск. Им мы желаем успехов в этом путешествии, которое обещает быть увлекательным.
Однако сверхзадача книги состоит в том, чтобы в ходе ее чтения читатель осознал, что он в повседневной жизни окружен прошлым, в любой момент – без надобности в машине времени – открытым для путешествия. Потому что каждый из нас, чаще всего сам того не подозревая, погружен в историю и сам является ее продуктом. Нам, авторам, хотелось бы, чтобы книга помогла читателю задуматься о том, что прошлое видно только из сегодняшнего дня. Более того, оно возникает исключительно благодаря нынешнему интересу к нему и, следовательно, меняется вместе с нами и зависит от нас с вами. Не следует отдавать его в монопольное владение политикам для решения их актуальных задач, направленных в конечном счете на оправдание и укрепление своей власти.
Мы с вами так или иначе, самостоятельно и приватно контактируя с предметами из прошлого или общаясь друг с другом через рассказы о них – в семье, в художественной литературе, в исторических сериалах, на сайтах коллекционеров или на блошиных рынках, творим не только настоящее, но и прошлое, которое зависит от переменчивого настоящего. Осознанно или спонтанно мы создаем свое собственное прошлое, автономное от капризов политики и политиков, убедительное для нас самих. Мы присваиваем его, чтобы с его помощью попробовать объяснить себе, в каком сегодняшнем дне мы оказались и что нас в него привело. Это прошлое не просто принадлежит нам, оно не только позволяет нам ориентироваться в сегодняшнем дне. Оно становится частью нас (а мы – частью его), оно помогает понять нам наших предшественников и нас самих.
А отсюда напрашивается вывод: не следует поддаваться соблазну отказаться от нашего права на интерпретацию прошлого. Не нужно тешить рвение функционеров исторической политики, готовых централизованно снять с населения ответственность за неудобные страницы истории и «сверху» определять, чем оно должно гордиться. Это – поле для свободной инициативы и добровольных усилий каждого из нас. И лучше, если такая децентрализованная работа с прошлым «снизу» будет осознанной. В конце концов, сегодня ответственность за поступки наших предков (и современников) несем мы с вами, какими бы славными или постыдными, зрелыми или безответственными они нам ни представлялись.
ПОСЛЕСЛОВИЕ 1. БЛОШИНЫЙ РЫНОК, ДЕТСКИЕ РЕМИНИСЦЕНЦИИ, БЛАГОДАРНЫЙ ТРУД (Н. Нарская)
…дети-наблюдатели присваивают роль активного – познающего и действующего – субъекта, а взрослым оставляют роль познаваемого объекта, на который можно при желании воздействовать.
В моем детстве были забавные ситуации. Родители, отправляя меня в летний пионерский лагерь, выдавали карманные деньги. И вот в деревенском магазине на целых 2 рубля я покупала сразу сорок сахарных петушков на палочке и складывала их в тумбочку. Навещая меня, мама с папой всегда оставляли деньги и интересовались, как я их трачу. И я перечисляла блокнотики, карандаши
