— А где гарантии, что вы заплатите, когда продадите Парк?

— Мы составим официальный договор, — говорю я. — И подпишем его.

— И когда мы этим займемся? — спрашивает Лийтокангас.

Стоит серый холодный осенний день. Возможно, поэтому вспоминаются уют «Плюшки и кружки» и горячая ароматная выпечка кафе. «Черничный смерч» и «Какао-торнадо». Эти лакомства — первое, что приходит мне на ум. Разумеется, я не в восторге от того, что мой брат в раскоряченном виде зажат между автомобилем и эстакадой, — хотя он отчасти сам виноват в том, что оказался в этом узком пространстве, — как и от того, что я вынужден использовать свои математические способности и навыки переговорщика в подобной ситуации. Но в данный момент я не вижу других вариантов. Я хочу спасти свою жизнь и Парк. И Юхани я тоже хочу спасти, уж не знаю, понимает он это или нет.

— У меня готовы все бумаги, — говорю я. — Прошу за стол переговоров.

Перед уходом Лийтокангас и Саувонен еще раз повторяют свои угрозы. В основном они адресованы Юхани, и понятно почему — он еще раньше, до того, как оказался в тисках в прямом смысле слова, дал ясно понять «Финской игре», что именно он, Юхани, теперь руководит работой Парка и лично принимает решения. Саувонен бросает на нас последний взгляд из дверей «Плюшки и кружки». Полоса черных бровей придает этому взгляду особую мрачность. Наконец оба исчезают из виду.

В кафе обычный звуковой фон: равномерный гул голосов прерывается криками и воплями. Звенит посуда, скрипят и стучат по полу ножки стульев. Мы с Юхани сидим рядом. Представители «Финской игры» только что покинули места напротив нас. Они оба съели по «Вырвиглазу дикаря» и выпили по «Малиновому шипуну».

Наконец Юхани говорит:

— И это мой родной брат.

Встает и выходит из кафе.

23

В последние два дня Лаура Хеланто работает с такой скоростью и усердием, каких я не видел нигде и ни у кого. Включая меня самого, даже когда я мог сосредоточиться исключительно на математических проблемах в сфере страхования.

Она трудится одновременно над всеми своими произведениями. Они увеличиваются в размерах, в их облике проступают черты конечного замысла, и мне остается только снова признать: то, что я вижу, мне очень нравится, хотя я и не могу сказать, что в полной мере понимаю почему. Лаура Хеланто, радостно и беззаботно улыбаясь, говорит, что в этом и заключается искусство, такая у него природа. Я по-прежнему не уверен, что всему этому должно быть разумное и логичное объяснение. Гигантский фиолетовый лепесток перед муралом О’Кифф таит секрет, который открывается, если вы вдвоем: зритель видит, как его спутник исчезает в мурале О’Кифф и снова появляется, когда лепесток поворачивается. Композиция настолько любопытная, что мне хочется посмотреть на нее подольше. От этого занятия меня отвлекает Лаура Хеланто, которая говорит, что я, вообще-то, мог бы ей помочь. Иду с ней от О’Кифф к муралу Туве Янссон.

Морской пейзаж Янссон сам по себе красив в своей меланхоличности, но выросшая рядом хижина рыбака, от которой к стене с муралом тянутся подвешенные на просушку рыболовные сети, придает ему достоверность и живость. Хотя эта хижина — просто трехмерное изображение перед муралом.

Я разглядываю композицию с пейзажем Янссон, пока держу сеть, как велела Лаура Хеланто. Она работает у меня за спиной, и мы не видим, что происходит позади нас. И вдруг раздается голос Осмалы:

— Должен признаться, что результаты превосходят мои самые смелые ожидания.

Я поворачиваю голову.

— В этих произведениях видно то же мастерство и та же виртуозная работа с пространством, та же вдохновенная игра, что и в творениях Маркуса Коре, — продолжает Осмала. По направлению его взгляда и по интонации я понимаю, что эти слова адресованы исключительно Лауре. — Хотелось бы выразить величайшее уважение вам обоим.

— Спасибо, — отвечает Лаура, и ее губы растягиваются в улыбке.

Они оба улыбаются. Я продолжаю придерживать рыболовную сеть. Затем Осмала, уже без улыбки, поворачивается ко мне.

— Я слышал, вы отошли в тень, — говорит он. — Ушли с руководящей должности.

Подтверждаю, что так оно и есть, но не вдаюсь в подробности.

— Все прошло, как и ожидалось? — спрашивает Осмала.

Вопрос меня озадачивает. Он произнесен таким бесстрастным тоном, каким спрашивают о погоде.

— Ну, в общем да, — отвечаю я честно.

У Осмалы такой вид, будто он собирается что-то сообщить. Но ничего не говорит. Это редкий случай, если не сказать — исключительный. Я никогда еще не видел, чтобы Осмала в чем-то сомневался. После короткой заминки он снова поворачивается к Лауре и Туве Янссон.

— Не буду больше путаться под ногами и глазеть на неоконченную работу, — говорит он. — Вернусь, когда все будет готово.

Он бросает короткий взгляд на меня и добавляет:

— Хочу в полной мере насладиться завершенным произведением.

Осмала желает Лауре успехов и удовольствия от творчества. Складывается впечатление, что он и вправду приходил в Парк только затем, чтобы полюбоваться творениями Лауры. Тем не менее мой опыт и расчеты ставят это под сомнение.

После того как Осмала исчезает за тиром с ружьями-тромбонами, Лаура тянет сети на себя.

— Давай их повесим и сделаем перерыв, — говорит она. — А потом ненадолго прервемся. Мне кажется, ты хочешь немного пройтись.

Лаура Хеланто, разумеется, права. Во всем, за исключением того, что я хочу пройтись. На подвешивание сетей к стене рыбацкой хижины уходит несколько минут, и мне хочется не пройтись, а пробежаться. Разумеется, я этого не делаю. Иду через Парк, увертываясь от несущейся прямо на меня оравы наших юных клиентов; недалеко от коридора, в конце которого находится кабинет Юхани, замедляю шаг. В коридоре никого нет. Я стараюсь ступать бесшумно. Из открытой двери кабинета Минтту К, мимо которой пролегает мой путь, не доносится ни звука. Мне уже не до изящных манер, главное — незаметно подобраться к двери Юхани и послушать, что за ней происходит. И то, о чем будут говорить и, возможно, договорятся Юхани и Осмала, существенным образом повлияет на мои расчеты и дальнейшие планы. Я слежу за тем, чтобы мягко ставить ноги на пол, и, слегка пригнувшись, делаю по возможности большие шаги — это сократит их количество и уменьшит риск быть обнаруженным. Подхожу к тому месту, где коридор поворачивает…

— Мой сладкий, — слышу я низкий голос,