— Почему вы на меня так смотрите? — спрашиваю я.

— Как так? — Он быстро отворачивается, включает зажигание и выезжает с подъездной дорожки. — Тебе лучше прикрыть лицо, когда мы будем проезжать мимо репортеров, — говорит он, прочистив горло.

Я наклоняюсь вперед, кладу руки на колени и накрываюсь пальто с головой. Я не хочу, чтобы они видели хоть какую-то часть меня. Когда их крики и возгласы стихают, я снова выпрямляюсь на сиденье.

— Когда они уедут? — спрашиваю я его.

— Они не будут здесь долго околачиваться. Если ты не станешь им ничего показывать. — Его взгляд снова метнулся к моим ногам.

Остаток пути он едет молча. Я обращаю внимание на его руки. Ногти обкусаны до самого мяса. Кое-где даже осталась запекшаяся кровь. Я по-настоящему доканала его. Мы паркуемся перед «Макдоналдсом» и наблюдаем, как несчастный персонал переворачивает бургеры и моет полы. Бек, должно быть, ненавидела эту работу. Спустя какое-то время я понимаю, что один из сотрудников мне немного знаком. Я прищуриваюсь, пытаясь вспомнить, где его видела. Он старше всех остальных; он облокачивается о прилавок, смеется с одной из девушек. Потом до меня доходит. Он был на одной из фотографий персонала «Макдоналдса» 2003 года, Лукас.

— А внутрь мы не пойдем? — спрашиваю я.

— Слишком большая вероятность, что тебя узнают, — отвечает он, снова оглядывая меня с ног до головы. Возможно, он просто не хочет заходить туда со мной из боязни, что люди примут меня за проститутку или типа того. Я замечаю, как его рука инстинктивно тянется ко рту; он тоже это замечает и заставляет себя остановиться, прежде чем его ноготь оказывается между зубами. Но я теперь знаю, что близка к цели. Он практически на пределе. Я почти сделала это; почти выиграла.

— Но вы возили меня в автобусе, — говорю я.

— Да, но это было до того, как ты обратилась к прессе.

— Я не обращалась к прессе.

— Ну да, конечно.

Какое-то время мы сидим в тишине.

— Ты начинаешь изматывать меня. — В его голосе звучит мольба. — Все, чего я хочу, — это помочь тебе.

— Ну, может быть, я не хочу вашей помощи. Может, мне и так хорошо.

Андополис ударяет рукой по рулю, и я подпрыгиваю от неожиданности.

— Черт возьми, Бек! Кто это? Кого ты покрываешь?

— Никого!

Он рычит от злости, включает зажигание и задним ходом очень быстро выезжает с парковочного места.

— Да как вы вообще можете предполагать, что я кого-то покрываю? — возмущаюсь я. — Не думаете, что я ненавижу человека, который украл мою жизнь?

Вообще-то это я украла жизнь Бек.

— Нет, я не думаю, что ты его ненавидишь.

— Конечно! Я ненавижу его больше всего в жизни! Вы ведете себя так, словно все это моя вина, словно я знала, что меня похитят. Откуда, черт возьми, мне было знать, что такое случится?

Я осознаю, что спрашиваю его по-настоящему.

— Если это вообще было, — бурчит он себе под нос, газуя.

— Что вы имеете в виду? — спрашиваю я.

Андополис ничего не отвечает.

Он как будто говорит загадками. С чего он решил, что Бек не испытывает ненависти к своему похитителю? Почему?

— Вы не верите, что я его ненавижу, — размышляю я вслух. — Думаете, я хорошо к нему отношусь?

Он ничего не говорит.

— Думаете, я люблю его? — вырывается у меня. Это звучит как обвинение, но он и бровью не ведет. Именно это он и думает.

А потом наконец до меня доходит; все встает на свои места. Как он смотрел на меня, словно на лгунью, когда мы стоял на том месте, где Бек похитили. Именно тогда он и начал сомневаться во мне.

— Вы считаете, что этот кто-то, кто знал… меня. — Я чуть было не сказала ее. Он молчит и едет дальше. Это равносильно согласию. — А что насчет телефона? Если ваша теория верна, как он там оказался?

— Подбросили, — отвечает он. Так уверенно, словно это доказанный факт.

— Это же бред!

— Бред — это думать, что в таком спокойном районе никто, даже какой-нибудь сосед-полуночник, не услышал бы, как пристают к девушке, — рявкнул он.

После его слов в машине повисает тишина. Он прав. Как я не додумалась до этого раньше? Спустя какое-то время я замечаю, что мы едем обратно тем же путем.

— Вы везете меня домой?

— Только если ты не помнишь, куда еще ходила в тот день, а так на сегодня все.

Но есть кое-что еще. Джек сказал, что Бек приходила к Лиззи, но той не было дома. Андополис почему-то не знает об этом.

— Завтра в то же время? — спрашиваю я, когда он подъезжает к моему дому.

— Я должен заняться настоящими жертвами, которые нуждаются в моей помощи и хотят ее.

— Значит, на этом все?

— На этом все, Ребекка.

Я знаю, что должна быть счастлива. Наконец-то я добилась того, чего хотела; Андополис отстанет от меня. Но я не испытываю радости. И не потому, что преступник может и сейчас тайно следить за мной, хотя эта мысль меня ужасает. Нет, дело в том, что Андополис сказал о жертвах. Бек была настоящей жертвой, а из-за меня правду никогда не раскроют. И никогда не будет наказания за то, что с ней случилось.

Я больше не хочу думать о Бек. Мне вдруг кажется, что она берет надо мной верх, начинает доминировать. Словно граница между нами размывается.

Как будто я на самом деле Бек Винтер — только ее бледная версия, не такая яркая и любимая, как оригинал.

Дома в гостиной надрывается телевизор.

«…Пропала в 2003 году по дороге с работы домой. Полиция пока не делает официального заявления, действительно ли Ребекка Винтер найдена после десятилетнего отсутствия».

— Привет, Бек, — говорит Эндрю, когда я вхожу в гостиную, — как все прошло с Винсом?

Он и Пол сидят на диване и напряженно смотрят на экран.

— Хорошо, — отвечаю я. Я не хочу это обсуждать. Я не хочу говорить им, что, кто бы ни был виноват в исчезновении их сестры, его никогда не поймают. Я не хочу говорить им, что все это из-за меня. Что я завалила расследование и человек, который похитил их сестру, никогда не пойдет под суд. Я отчаянно хочу сбежать от всего. Мне кажется, что я сто лет не вдыхала свежего воздуха. Но я не могу никуда выбраться без машины. Поэтому я поднимаюсь к себе наверх, надеваю гораздо более скромное платье и звоню