способом. Концы истории Мансура ар-Наджиба в воду — самое рациональное решение. Ангус говорил о том же чуть менее холодно, но всё-таки отнюдь не склонялся к милосердию. Однако Регендорф и Бенедикт были против. Оно и понятно: один всё ещё сохранял нечто рыцарское — несмотря на то, что давно лишился титула. Другой хорошо помнил, что когда-то был миссионером, и чуть хуже — о том, куда путь веры и милосердия его завёл.

Никто не приходил в Ржавый отряд от хорошей жизни, но Бенедикт — уж точно в наименьшей степени из возможных.

Шеймус отложил решение. Ему тогда ещё было очень плохо из-за раны. И тут Ирма решилась попробовать повлиять на него — редкий момент, когда такое казалось возможным.

«Я очень редко тебя о чём-то прошу, ты знаешь, но…»

Кажется, удалось.

По крайней мере, сейчас они с мураддинкой приближались к дверям капитанских покоев. Быть может, Фархана не вполне понимала, по какой великой её удаче до этого дошло.

— Не волнуйся. — шепнула ей Ирма по-мураддински. — На самом деле он не такой, просто это… ну, сразу не поймёшь.

Фархана, конечно, выглядела подавленной. Она была гораздо ниже Ирмы, совсем хрупкой, а теперь, казалось — вовсе ветром сдует. Девушка не снимала головной платок даже во дворце: ни к чему кому-то видеть её лицо.

Впрочем, во дворце Фархану держали с самого прибытия в Альма-Азрак, а привезли сюда в крытой телеге. Шеймус не испытывал ни малейших сомнений, что среди солдат полно мураддинских шпионов: за четыре года отряд набрал множество местных рекрутов, среди них обязаны были оказаться совсем не случайные люди. Таковы реалии войны, никуда не денешься.

А во дворце всё-таки находились самые проверенные. Вряд ли Шеймус по-настоящему доверял кому-то кроме лейтенантов, нескольких телохранителей и Ирмы, конечно. Но тем, в ком он мог подозревать шпионов, точно находились далеко.

Айко затворил за женщинами двери.

Капитан сидел у окна. В этом мягком позолоченном кресле Ирма могла лечь, но под Шеймусом оно казалось крохотной табуреткой. В руках у капитана была книга — внушительный том в чёрном переплёте. В свободное время он всегда читал: почти так же часто, как тренировался.

Читать Шеймуса научили при штабе Мендосы — когда командор приметил молодого сержанта, дал лейтенантский плюмаж и приблизил к себе. Шеймус неспроста так уважал Мендосу: всегда прямо говорил, что никому из людей не обязан больше. Кабы не убийство командора — прямая дорога в балеарские генералы.

Не только жизнь Ирмы резко свернула на совсем иной путь. Так вышло со всеми людьми в этой комнате.

— Я читать-то могу до утра. — негромко произнёс капитан. — Раз пришли, так присаживайтесь и говорите.

Ирма усадила Фархану на софу напротив и сама расположилась рядом. Хотя Шеймус предложил говорить им — но начал это делать сам. На куда более уверенном, беглом мураддинском, чем Ирма.

— Я не стану извиняться за то, что с тобой случилось. Такова война, и уж поверь: я хлебнул от неё больше многих. Мои солдаты — не герои баллад. Они ведут себя как солдаты, и их невозможно за это судить. Но если тебе важно, скажу: мне жаль, что так вышло. Надеюсь, ты понимаешь разницу между сожалением и извинениями.

Фархана кивнула.

— Если ты не совсем глупа, то должна понимать: для нас было бы куда проще от тебя избавиться. И всё, что обо мне говорят — сущая правда. Я самое жуткое и свирепое чудовище на свете. Только быть чудовищем и быть уродом — тоже немного разные вещи. Надеюсь, и это ты понимаешь.

— Я очень благодарна, что…

— Пфф! Прекрати, пока не за что меня благодарить. Благодари лучше Мансура за то, что он был совершенно отвратительным, спесивым, напыщенным куском дерьма. Жаль, что так и не вышел против меня в Муанге: я бы с огромным удовольствием выпотрошил его. А я очень редко получаю удовольствие, когда убиваю человека.

— Мансур — старый враг моей семьи. Он много лет назад поклялся отомстить.

— Ну, теперь-то он подох. Плохо, конечно, что и твои родные тоже. Именно это подводит нас к обсуждению сложившегося положения.

Шеймус закрыл книгу и перевёл взгляд, прежде направленный к потолку, на Фархану. Приятного в этом взгляде было мало. Обыкновенно бесцветные глаза Шеймуса совершенно ничего не выражали — а это куда хуже, чем если видишь гнев, презрение или нечто подобное.

— Надеюсь, ты понимаешь: мы не можем отпустить тебя сейчас.

— Я никому ничего не скажу. Я…

— Пустые слова. Ты думаешь, что никому ничего не скажешь, но это зависит от того, кто да как станет спрашивать. Мансур был не простой кучей говна, а кучей очень влиятельной. Полагаю, что с начала мятежа Камаля до вашего города не очень-то доходили вести из столицы. Ты знаешь, кто нынче дядя Мансура?

— Сулим ар-Наджиб? Он жрец в Храме Сотворения.

— Ага, и я так думал. До вчерашнего дня. К сожалению, пока вы бунтовали, а мы брали ваш город, Сулим возглавил жречество. И нынче к халифу ближе, чем гарем. А говорят, что он и прежде был опасным человеком.

Ирма понятия не имела обо всём этом. Выходит, загадка исчезновения Мансура — вопрос гораздо более острый, чем наёмники ещё вчера могли предполагать. Оставалось надеяться, что Сулим не слишком горюет по племяннику, но эта надежда была очень-очень робкой. Жизнь давно научила Ирму: если что-то может пойти плохо, то именно так и случится. Удача — редкий миг, несчастье — извечный рок.

— То есть я не смогу…

— Ну, этого уж я не знаю. Можешь попробовать устроить свою жизнь сама, когда мы уйдём. Отпустим, если пожелаешь. Невеста из тебя теперь, уж прости, не самая завидная — учитывая мятеж и всё прочее. Но тебе виднее. Я не имею понятия, каково отношение Сулима к твоей семье и во что это может вылиться. Это не моя проблема. Или…

Капитан размял шею, склонив голову туда-сюда, посмотрел в окно. За окном был всё такой же безмятежный город, но теперь он не казался Ирме сказочным. Альма-Азрак определённо таил большую опасность.

— …или можешь уехать с нами. Место под моим знаменем найдётся. Это совсем не такая жизнь, каковую ты месяц назад представляла. Но любая жизнь лучше смерти. Умирать проще простого, с этим справляется любой, а вот жить вопреки всему — трудно. Не каждый способен. Именно таким способом можно проверить, из чего человек на самом деле