Пушкин никогда не был главой партии, политическим реформатором, обдумывавшим планы переустройства всего общественного строя, пытавшимся добиться влияния на личность самодержца ради достижения сугубо политических целей. В кругу либералов поэт был либералом, но и среди консерваторов он не чувствовал себя чужим. В любом случае он оставался патриотом своей страны. Не соглашаясь с Чаадаевым, Пушкин писал в 1836 г.: «Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться… клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал»1712. Поэт любил свою страну и вместе с тем проклинал её. Будучи в ссылке в деревне, поэт писал Вяземскому в мае 1826 г. «Мы в сношениях с иностранцами не имеем ни гордости, ни стыда. Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я и месяца не останусь»1713. Примерно за полгода до гибели он писал жене: «…чорт догадал меня родиться в России с душою и с талантом»1714.

Пушкин не мог не принадлежать к «русской партии». Начало XIX в. было важнейшим этапом развития русского языка и всей национальной культуры. Её замечательной чертой было то, что она не отгораживалась от мировой культуры, а формировалась как часть этой культуры.

Убийство Пушкина пробудило общественные силы и настроения, находившиеся, как казалось, в состоянии глубокой летаргии. Власти были всерьёз встревожены, заметив, что возмущение и негодование охватило разные круги общества. Прусский посол Либерман записал «странные речи», которые произносил неизвестный ему офицер, называвший убитого поэта «чуть не единственной опорой, единственным представителем народной вольности»1715. Либерман, Геккерн, другие дипломаты акцентировали внимание на том, что общественный протест исходил не от высшего класса. Но их утверждения были полуправдой. В пользу Пушкина высказалось всё столичное население – от дворян до мещан и простонародья.

Пушкин пользовался большой популярностью в столичных университетских кругах. Ждали, что на похоронах поэта в Адмиралтейской церкви будут депутаты от императорского Университета, как и депутаты от столичного купечества. В пользу Пушкина, писал Геккерн, высказались лица из третьего сословия, к которому относились помимо литераторов, артистов, чиновников также «национальные коммерсанты высшего полёта», иначе говоря, петербургские купцы высших гильдий1716. При объяснении с Бенкендорфом Жуковский отрицал всякие слухи насчёт угрозы возмущения в столице, писал, что дело ограничилось неопределёнными толками1717. Однако донесения иностранных дипломатов из Петербурга подтверждают, что речь шла не о праздных разговорах, а об общественном волеизъявлении.

Было немыслимо, чтобы народ проводил своего поэта в молчании. По свидетельству Жуковского, общество готовилось проводить Пушкина в последний путь, «произнести над ним речь и в этой речи поразить его убийцу»1718. Люди, желавшие сказать прощальное слово, принадлежали к числу друзей Пушкина и его собратьев по перу. Они были хорошо известны Жуковскому. Заготовленные ими речи были включены в некрологи, появившиеся в ближайшие дни в печати.

Посол Либерман доносил прусскому королю, что накануне похорон «многие корпорации просили о разрешении нести останки умершего. Шёл даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и предоставить несение тела народу»1719.

Народная тропа к Пушкину уже в момент его смерти превратилась в самую широкую дорогу.

Общество выразило своё отношение к величайшей трагедии, и именно это обстоятельство повергло жандармов в тревогу и замешательство.

Народ требовал наказать убийцу поэта. Публика ожесточена против Геккерна, писал А.И. Тургенев, негодующие желают побить стёкла в доме посла. О том же писал Жуковский: «…блюстительная полиция подслушала там и здесь (на улицах, в Гостином дворе и пр.), что Геккерну угрожают»1720. А.П. Дурново отметил, что в день отпевания Пушкина в народе призывали растерзать иностранца, убившего любимого поэта1721.

Недруги Пушкина приписывали пробуждение общества интригам «партии», сеявшей ненависть к иностранцам. «Кончина г. Пушкина, – подчёркивал Геккерн в донесениях в Голландию, – открыла, по крайней мере, власти существование целой партии, главой которой он был, может быть, исключительно благодаря своему таланту, в высшей степени народному»1722. Пушкин действительно был народным поэтом, и эмоциональная стихия, захлестнувшая Петербург, была стихией любви к великому поэту в первую очередь.

Общество стряхнуло оцепенение, что немедленно привело в движение государственную машину. Доносы тайной полиции посеяли тревогу в Зимнем дворце. Были приняты меры для поддержания общественного порядка, которому якобы угрожала опасность манифестаций и смут1723. Стечение народа на Конюшенной площади в день отпевания поэта 1 февраля продемонстрировало силу общественного мнения. Власти настояли на том, чтобы поэт был похоронен в деревне. Но пока тело оставалось в подвалах церкви, можно было ждать новых манифестаций народа, желавшего проститься с Пушкиным.

Народному мнению царь мог противопоставить лишь военную мощь империи. В ближайшую ночь после отпевания Пушкина Николай I отдал внезапный приказ: наутро всей гвардии собраться в полном вооружении, с обозами на площади перед Зимним дворцом. Присутствовать на нежданном параде были приглашены все иностранные послы. Некоторые из них, например Фикельмон, отклонили приглашение под предлогом болезни. Из своих казарм на Дворцовую площадь прибыли эскадроны Кавалергардского полка, который вели ближайшие друзья убийцы. Полковой обоз получил приказ пройти через Царицын луг «в Конюшенную улицу, где и остановиться». В 10.30 утра обозные повозки забили подходы к Конюшенной церкви, в подвале которой покоилось тело поэта.

Самодовольно описав «отличную исправность» гвардии в письме брату Михаилу, император без всякого перехода продолжал: «Впрочем здесь всё тихо, и одна трагическая смерть Пушкина занимает публику и служит пищей разным глупым толкам»1724. Рано утром 31 января Жуковский получил письмо от «верного подданного», просившего способствовать наказанию презренного Геккерна и изгнанию его из России. Жуковский сообщил о письме императрице. 2 февраля аналогичное письмо было отправлено генерал-адъютанту А.Ф. Орлову. «Открытое покровительство и предпочтение чужестранцам, – писал автор письма, – день ото дня делается для нас нестерпимее… увеличивающиеся злоупотребления во всех отраслях правления, неограниченная власть, вручённая недостойным людям, стая немцев, всё, всё порождает более и более ропот и неудовольствие в публике и самом народе!»1725 Орлов немедленно передал письмо Бенкендорфу, который уже знал об обращении Жуковского к царице. Дело было доложено Николаю I. Шеф жандармов постарался внушить ему, что письмо доказывает «существование и работу общества», т. е. тайной революционной организации. Старания представить Пушкина и его друзей вождями «демагогической партии», злонамеренного тайного Общества получили, таким образом, подкрепление. Император дал