— Боюсь, что не раньше, как через месяц,—отвечала Надежда Ивановна.

— А тогда наши войска, чего доброго, отойдут к Мукдену... Знаешь, мне иногда кажется, что нам не спастись... Подумай, какая дальняя дорога нам предстоит! Разве мыслимо пройти такой путь и не встретить ни японцев, ни хунхузов, когда вся страна кишит ими.

— Для бога все возможно,— с глубокой верой ответила Надежда Ивановна, — надо больше молиться и надеяться.

Оба снова умолкли.

IX

Эту ночь Катеньеву не спалось. Лежа с открытыми глазами и прислушиваясь к ровному дыханию спящей в другом углу Надежды Ивановны, он думал о ней. Думал о том, какой великий подвиг самопожертвования свершила она, связав свою судьбу с его судьбой. Какой страшной опасности подвергается она каждую минуту. Ломал голову, стараясь придумать, каким бы способом им лучше всего освободиться из своего тяжелого положения. Не лучше ли будет послать Фу-ин-фу к японцам и добровольно сдаться в плен, не рискуя быть пойманными во время бегства. Тогда на их милость не надейся. Они наверно сочтут их обоих за шпионов и поступят как со шпионами. При этой мысли холодный ужас охватывал Катеньева. Не столько за себя самого, сколько за свою невесту. С ним, он знал, разговор будет короток: поставят к стволу дерева и расстреляют, но как поступят с нею, может быть, ее ожидают такие нравственные мучения, такой позор и оскорбления, по сравнению с которыми смерть покажется благодеянием. Чем дальше думал Катеньев, тем мысли его делались безотрадней.

— Да, только на бога надежда да. на судьбу, — невольно произнес он вслух.

— Ты не спишь? — услыхал он голос Надежды Ивановны.

— Нет, что-то не спится, все думаю о нашем положении.

— Мне тоже не хочется спать. Хочешь, выйдем, посидим немного на воздухе. Ночь, кажется, прекрасная.

Они вышли и сели на камень, скрытые густой тенью, падающей от другого огромного камня. Ночь была действительно прекрасная. Луна ярко светила с безоблачного неба, заливая горы фосфорическими лучами. Тишина кругом царила мертвая. Воздух был тепел и как бы насыщен ароматом земли. Долго сидели они так, плечо к плечу, погруженные в свои думы, одинокие, оторванные от всего мира, заброшенные в глухие маньчжурские горы, одетые в лохмотья китайской одежды.

Точно в сказке размышлял Катеньев: как все это странно. Вот уже никогда не мог вообразить себе, чтобы в моей жизни могло случиться что-нибудь подобное. По сравнению с нами история Робинзона куда менее фантастична.

— Как хорошо! — тихо прошептала Надежда Ивановна.— Какая дивная ночь!

Она сидела, подперев ладонью подбородок, с мечтательно устремленным перед собою взглядом. Теперь, когда она смыла краску с своего лица и по-своему причесала волосы, она даже в старой китайской курме казалась красавицей. Костюм не уродовал ее, а только придавал ее лицу странное, оригинальное выражение. При свете месяца оно казалось еще бледнее, чем было на самом деле, а красивые темные глаза казались еще больше, еще темнее. Они словно испускали лучи, которыми озарялось все ее задумчивое, тонко очерченное лицо.

— Хорощо-то оно хорошо, — усмехнулся Катеньев, невольно любуясь изяществом ее лица и всей фигуры,— но еще было бы лучше, если бы мы наслаждались этой ночью верст за сто, из русского лагеря.

— Да, конечно, но знаешь, что я думаю: испытание, которое нам теперь послано судьбою, впоследствии сослужит нам огромную службу. После того, что мы пережили и переживем здесь, нам не будут страшны никакие испытания в жизни.

— Да уже хуже едва ли когда будет. Хотя самое худшее еще впереди. Пока мы здесь в этой пещере, наше положение не так еще опасно. Опасности начнутся, как мы тронемся отсюда.

— Я, знаешь, возлагаю сильную надежду на Фу-ин-фу. Когда я сюда шла, я убедилась, насколько он смышлен, ловок и осторожен. Сколько раз он вовремя, прямо каким-то чутьем, угадывал опасность и успевал прятаться. Несколько раз японцы проходили от нас всего в каких-нибудь 20 — 30 шагах. Только раз мы не успели вовремя спрятаться, это когда наткнулись на японский разъезд, я тебе уже об этом рассказывала... и то бог спас.

— Да, действительно, это было почти чудо, что вас не захватили.

— Вот видишь. Этот случай дает мне надежду, что и впредь судьба будет к нам милостива. Подумай сам. Разве не чудо, что ты остался жив, не попал японцам в плен, разве не чудо, что нашелся такой славный, честный старик, Как наш Фу-ин-фу, который решился, рискуя своей головой, приютить тебя? Мне как-то не верится, чтобы дело, начавшееся так удачно для нас, кончилось нашей гибелью. Что-то внутри меня говорит мне, что все обойдется по-хорошему, и мы еще будем счастливы...

— Дай бог,— раздумчиво прошептал Катеньев, — а все-таки я не могу не повторить, что ты поступала безумно, решившись идти ко мне, подумай только...— Она не дала ему договорить и шаловливо зажала его рот своею ладонью. Он поймал ее маленькую, изящную ручку и крепко прижал к своим губам. Так они сидели довольно долго, озаренные нежным сиянием месяца, задумчиво смотревшего на них из бездонной глубины безоблачного неба.

Вдруг где-то совсем неподалеку от них чуть слышно скрипнул щебень. Точно зверь или человек, крадучись, пробирался по каменистой тропинке. Катеньев осторожно приподнялся и выглянул из-за скрывавшего их обоих камня. Неожиданно для себя, всего в 10—15 шагах, он увидел плечистого китайца, который, в свою очередь, заметив Катеньева, стремительно отшатнулся назад. Луна светила ярко. Было светло, и на близком расстоянии хорошо видно. С минуту незнакомец и Катеньев разглядывали друг друга. Катеньев колебался, как ему теперь поступить. Не благоразумнее ли будет с его стороны пустить пулю в лоб неожиданному гостю. На всякий случай он опустил руку в широкий карман, пальцами нащупал рукоятку револьвера и только ждал дальнейших действий со стороны пришельца, чтобы, при первом проявлении с его стороны неприязненности, жестоко с ним расправиться.

— Что за чертовщина, — вдруг совершенно неожиданно на чисто русском языке произнес пришедший китаец,— да никак это тоже наш! Лицо-то русское, на китайца и не похоже будто.

— А ты разве русский? — изумленно спросил Катеньев, выходя вперед и приближаясь к незнакомцу.—Откуда же ты взялся?

— Я — сибирский стрелок, бежал из плена, а ты кто такой и что тут делаешь?

Катеньев назвал себя.

— Извините, ваше б-ие,— без всякого, впрочем, смущения извинился стрелок, добродушно усмехаясь,—в таком обмундировании, какое на вас, сразу не