– Я ничего не разрешаю и ничего не запрещаю, я лишь выполняю приказы, – возразил сэр Эмиас. – Далее. Переписка вам будет строго воспрещена, какие-либо контакты с посторонними лицами не допускаются. Вы не должны никому писать и ни от кого не получать письма. Все письма, приходящие на ваше имя, будут изыматься; показывать вам их не будут. Любые посылки, доставленные вам, будут тщательно просматриваться; книги, если таковые вам пришлют, подвергнутся досмотру вплоть до вскрытия корешка и обложки.

– Господи, как же я буду брать в руки книги со вспоротыми обложками? – насмешливо произнесла Мария.

– Не могу знать. Я передаю вам то, что мне велено передать, – повторил сэр Эмиас. – Это еще не все. Дабы быть уверенными, что вы никому не пишете, чернила, перья и бумагу у вас отберут, однако и этого мало. Для того чтобы удостовериться в отсутствии у вас тайных записок и посланий, а также предметов, могущих представлять опасность для обеспечения режима вашего пребывания в замке, у вас будет дважды в день производится обыск. Он коснется всего, что принадлежит вам: личных вещей, одежды и обуви.

– Вы будете рыться в моем белье и кромсать подошвы моих башмаков? – презрительно спросила Мария.

– Я буду делать то, что мне приказывают, – ответил сэр Эмиас.

– Значит, вам приказали содержать меня как узницу? Очень мило, я благодарна Елизавете за такое отношении ко мне, – мрачно усмехнулась Мария. – Но почему бы ее не пойти дальше? Пусть меня поместят в подземелье, прикуют цепями к стене, посадят на хлеб и воду. Узница так узница – зачем моей сестрице делать вид, что она относится ко мне как к королеве? Пусть она содержат меня как обыкновенную преступницу – по крайней мере, это сорвет маску с ее лица!

– Не могу знать, – снова повторил сэр Эмиас. – Кроме того, вам не дозволяется брать на новое место проживания никаких средств, которые женщины обычно используют для наведения красоты, и ваш парикмахер с вами не поедет.

– Елизавета хочет, чтобы я выглядела огородным пугалом? Тщетная предосторожность. Моя кожа, мое лицо, мои глаза, мои волосы по-прежнему молоды, а ее – состарились и увяли. Это ей не обойтись без притираний, кремов, бальзамов, без пудры и помады, а я прекрасно обойдусь без всего этого! – захохотала Мария, сверкая глазами. – Но какая мелкая жалкая месть! Не думала, что Елизавета опуститься до такого. Если она подозревает меня в заговоре, если беспокоится о своей драгоценной персоне, то могла бы упрятать меня в глухой тюремный склеп, но зачем же издеваться и унижать? Вот и видно, что в ней нет ни капли благородства: плебейка останется плебейкой, – в короне или без нее.

– Заговора ее величество не опасается, – заметил сэр Эмиас, – меры предосторожности принимаются для ограждения вас от влияния нежелательных лиц. Обстановка в стране нестабильная, грядет война с Испанией, как вам известно. Существует вероятность, что кое-кто может воспользоваться нашими трудностями и попытается вызвать возмущение в народе, если не что-нибудь похуже. Ваша жизнь тогда будет не в меньшей опасности, чем жизнь ее величества. Я полагаю, – это уже мое мнение, – что вас переводят на новое место в ваших же интересах.

– В моих интересах? Где вы разглядели мои интересы? – нервно рассмеялась Мария. – Мои интересы в том, что меня запрут в четырех стенах, лишат общения, будут обыскивать, – убьют, в конце концов, моего Роланда, милое животное, которое привязано ко мне и к которому я привязалась всем сердцем? И это вы называете заботой обо мне? Если моя августейшая кузина так боится заговора, он могла бы найти лучший способ, чтобы обезопасить себя и меня!

– Дело не только в заговоре, – загадочно проговорил сэр Эмиас. – Мне велели сказать вам, что ее величество чрезвычайно недовольна вашим поведением в смысле нравственности.

– Моим поведением? Моей нравственностью? – Марии показалось, что она ослышалась. – Это невероятно! Объяснитесь, милорд.

– До ее величества дошли слухи, что вы, презрев христианский обычай, ведете себя распущенно и развратно. В частности, графиня Шлозбери пожаловалось на вас – вы склонили ее мужа к прелюбодеянию, и графиня утверждает, что это далеко не единственный случай, когда вы совращали мужчин.

– Да как она посмела! – с дрожью в голосе вскричала Мария. – Обвинить меня в прелюбодеянии и разврате, – меня, кто живет здесь, подобно монахине; меня, вот уже двадцать лет лишенную мужского общества, не считая общества грубых охранников и солдафонов! Графиня Шлозбери сама развратница, интриганка и сплетница, – как посмела она обвинить меня! О, я могла бы рассказать Елизавете, что говорила графиня про нее! Елизавета, мол, так тщеславна и так высоко мнит о своей красоте, словно она сама царица небесная. Она ненасытно жадна до лести и требует от своих потакателей, чтобы те постоянно ей кадили и превозносили ее до небес, – сама же в припадке раздражения истязает своих придворных дам и горничных. Одной она сломала палец, другую, которая ей не угодила, прислуживая за столом, ударила ножом по руке. Если верить Шлозбери, Елизавете уж никак не пристало разыгрывать непорочную и порочить других!

– Тем не менее, обвинение выдвинуто, – упрямо сказал сэр Эмиас.

– И это говорите мне вы? – на глазах Марии показались слезы. – Вы со мной не один год, вы каждый день видите все что я делаю, – и вы верите этому обвинению? Как вам не стыдно повторять эти гнусности.

– Я тут ни при чем. Вы спрашивали меня, что стало причиной изменений в вашем положении, и я вам ответил, – возразил сэр Эмиас. – Мне велели сказать вам, что ее величество советует вам покаяться, забыть о греховных наслаждениях, предаться молитвам и благочестивым размышлениям. Ее величество считает, что вам пора больше заботиться о душе, чем о теле. Все предметы, необходимые для религиозного отправления, вам разрешено взять с собой. Если хотите, вам закажут новую Библию или любые другие священные книги, способствующие исправлению человека.

– Пускай Елизавета закажет Библию себе! – закричала Мария. – Старая девственница, в постели которой побывало больше мужчин, чем бывает в публичном доме! Так вы верите графине Шлозбери? Вот вам еще ее свидетельства! Графиня говорила, что ваша королева не