Шрифт:
Закладка:
Конец фонда «Гласность»
Работу «Гласности» надо было прекращать. Для этого было много причин, но главная одна: мы семнадцать лет боролись не жалея ни здоровья, ни жизни с самой зловещей силой, которую создала в своей истории Россия – Комитетом государственной безопасности; предсказали его приход к власти, устояли до той поры, когда выяснилось, что к управлению страной эта уголовная организация не способна, но больше уже ничего сделать не могли. Начиналась новое время: управление Россией уже разложившимся (как коммунистическое руководство) трупом этой структуры, который, однако, вполне еще был способен просидеть на троне, как давно умерший китайский император, еще лет двадцать – заражая и без того вымирающую и отравленную страну все новыми дозами трупного яда. Ничего сделать мы уже не могли. Вероятно, мы плохо работали, если в отличие от других, все понимая, допустили эту катастрофу, но все определялось не только силой противника, но и нашими весьма скромными способностями и возможностями. Делать вид, что я еще что-то могу, реально кому-то помогаю – то есть обманывать окружающих – мне было противно.
Когда-то, в восемьдесят третьем году, после моего второго ареста один из пяти моих следователей спросил с неподдельным интересом:
– Сергей Иванович, зачем вам все это нужно – выпускать какой-то бюллетень, защищать людей, озлобленных на власть? У вас же все есть – я знаю, что вы гораздо богаче меня. Если бы хотели, продолжали бы печататься, да и остальную часть семейной коллекции мы бы вам вернули. А так была одна тюрьма, теперь будет вторая…
Это был тот же следователь, который на мою демагогическую жалобу, что первый раз дело было сфабриковано, потому что сотрудники КГБ постоянно агитировали меня сотрудничать («разве плохого человека будут звать в КГБ?») и рассказ о том, что мне сулили дачу в Красногорске и какие-то немыслимые заработки, коротко заметил: «Все равно бы обманули…»
Но на этот раз я ответил вполне серьезно, что хочу, чтобы хотя бы мои дети жили в лучшей стране, чем я.
Теперь я в своей личной жизни тоже мог подвести итог: сын мой Тимоша вскоре после «победы демократии» в России был убит сотрудниками КГБ; после предупреждения, что «сохраняется опасность для вашей жены и дочери» им, не желавшим уезжать из России, пришлось просить о защите у правительства Франции.
Почти два года «Гласность» не получала ни одного гранта, и денег не было совсем. Пришлось отказаться от обоих офисов, все перевезти на Чертановскую, где раньше был склад изданных нами книг и мастерская. Это был результат совместных усилий КГБ и правозащитных организаций, разозленных тем, что «Гласность» отказывалась поддерживать их вранье о «сетевых проектах» – сотнях, если не тысячах блестяще работающих под их руководством общественных организаций и, следовательно, росте демократии в России. В результате во всех наблюдательных советах фондов Рогинский, Алексеева и Пономарев всегда голосовали против проектов «Гласности». Я уже не мог продать что-то из коллекций, потому что с девяностых годов многое изменилось: антикварная торговля стала профессиональной и не допускающей конкуренции, а появившиеся дилеры хотели стать миллионерами за две недели и готовы были сразу что-то купить только за такие гроши, которые не спасали положение. Уходили последние сотрудники, шло откровенное разграбление «Гласности». Шофер мой вскоре признался, что раньше был офицером связи Гейдара Алиева, тут же предложил возить меня на «Мерседесе» с мигалкой, но, когда преследуемые как дикие звери «портосовцы» попросили у меня однажды разрешения переночевать на Чертановской, появился, открыв дверь ключами, которых у него не могло быть. По-видимому, именно он выкрадывал основные части архива и подготовленные к печати макеты книг.
И все же я, вероятно, со всем этим справился бы, хотя устал я к этому времени безумно, то и дело просто засыпал сидя за столом, да и никакого серьезного заместителя у меня уже не было. Но были две причины, почему мне не хотелось вновь восстанавливать «Гласность», находить для нее какие-то деньги. За эти годы Россия переменилась. Почти все как-то привыкли, смирились с властью КГБ и в отличие от прежних полутора десятилетий уже почти никто не хотел идти работать в «Гласность». Андрей Парамонов несколько лет до этого бывший моим заместителем, сказал: «Сейчас не время для таких проектов, как у «Гласности». Наступило время «малых дел».
Кроме того в последние годы я чувствовал себя, как Ирина Алексеевна в годы гибели «Русской мысли» – почти в полном одиночестве. Конечно, мне никто не писал таких гнусных писем, какие получала она, и не писал обо мне таких статей, как Лара Богораз о «Русской мысли», но общего у «Гласности» и раньше с другими правозащитниками было немного – мы стремились изменить положение к лучшему: создать независимую печать, воспрепятствовать новой войне в Чечне, не допустить прихода к власти КГБ. Другие организации скорее отказывались от тех возможностей, которые у них были, выбирали пути более осторожные и безопасные. В последние годы для меня было просто мучительно приходить хотя бы изредка на собрания «Общего действия» в Сахаровский музей, таким чужим и мелким мне казалось почти все, что я там слышал.
Но я все же попытался найти преемников в «Гласности». Андрей Парамонов отказался. Отказался и Владимир Кара-Мурза, которого я знал гораздо меньше, но его журналистская работа мне очень нравилась. В конце концов я остановился на братьях Юрии и Сергее Бровченко. К сожалению, это был неудачный выбор, хотя сперва мне казалось, что два брата, оба юристы – это такая мощная основа, которая может восстановить и укрепить «Гласность». Но Юра Бровченко хотел и умел работать, но ему, да еще с семьей просто не на что было жить в Москве, а фонд не мог обеспечить ему никакого заработка, и он вынужден был уехать в Харьков. Сергей же, старший брат, был совершенно не годен для правозащитной деятельности, личные интересы для него всегда были на первом месте и года через два, боясь оказаться в двусмысленном положении, я забрал у него печать фонда, отказался продлевать его членство в DPI47 Организации Объединенных наций и попросил не называться председателем фонда, что он изредка все-таки делал.
Послесловие: три документа
«Гласности» уже
