Как мог я объяснить бедняге, что его главное преступление состояло в том, что он был навязчив и несносен, надоедлив и болтлив выше всякой меры, что сама его любезность, услужливость, желание всегда угодить делали его положительно нестерпимым! Все это можно дать понять, заставить почувствовать, но как это сказать человеку в глаза? Даже мой отец, человек в высшей степени находчивый, положительно не нашелся, что ответить ему, но наконец уцепился за одну из мельчайших подробностей и в виде объяснения сказал:

– Вот видите, меня вынудила говорить с вами таким образом не чья-либо клевета, как вы предполагаете, а ваша собственная нескромность. Хотите ли, я сейчас приведу вам пример этой вашей нескромности и необдуманности?

– Ах, да, пожалуйста! – воскликнул шевалье Зопир де ла Коломб. – Я буду так счастлив узнать, в чем мог провиниться перед вами, поверьте мне, совершенно бессознательно и невольно, и дай Бог, чтобы вы помогли мне избавиться от такого несносного недостатка, если я действительно страдал им!

И в голосе его звучали такое горячее раскаяние, такое страстное желание исправить и полная готовность сознаться в своем недостатке, что это было поистине трогательно.

– Так вот, видите ли, – продолжал мой отец, будучи не в силах сдержать улыбку, – мы покинули вас совершенно незаметно, не оставив вам никаких о себе сведений, словом, скрылись от вас тотчас же по приезде в Нью-Йорк. Этим мы достаточно ясно высказали вам, что ваше общество нам более не желательно по каким бы то ни было причинам. Меня призвали сюда дела первейшей важности, и для меня, безусловно, необходимо, чтобы никто здесь меня не знал. Прибыв в эту гостиницу, я приказал прописать себя и сына в здешней книге постояльцев под фамилией Парион, девичьей фамилией моей покойной жены. Теперь судите сами, какого рода впечатление и чувства должно было вызвать в нас ваше поведение! Первое, что вы сделали, увидя нас, – это то, что набросились на нас и во всеуслышание, через каждые два слова, как нарочно, величали нас «Господин Жордас! многоуважаемый господин Жордас! я говорю вам, господин Жордас!» и так далее. Ну, как вы полагаете, приятно это для нас?

– Ах, нет! Конечно, нет! – воскликнул шевалье с внезапно просветлевшим лицом. – Простите мне эту мою оплошность – право, я сделал это неумышленно! Но что же вы не предупредили меня! Я был бы так счастлив войти в эту роль и стал бы с полной охотой называть вас «господин Парион»! Но вы ничего не говорите мне, не оказываете мне никакого доверия, так как же вы хотите, чтобы я угадал? Но я теперь вижу, в чем дело! Да, вы, вероятно, замешаны в каком-нибудь политическом заговоре? – продолжал он, оживляясь все больше и больше. – Но будьте покойны, дорогие друзья мои, вам нечего опасаться меня, я скорее позволю вырвать себе язык, чем обману ваше доверие!

– Да кто вам говорит о заговорах или о политике? – с досадой остановил его отец. – С чего вы это взяли?.. Я ведь не говорил вам ничего подобного. Я просто-напросто скупщик сахара, – добавил он, как бы в пояснение, – а так как моя фирма очень известна, то все плантаторы, узнав о том, что я здесь, воспользовались бы этим случаем, чтобы сговориться между собой и назначить громадные цены на свой товар… Понимаете вы теперь? Вот причина, почему я счел нужным поселиться здесь под чужим именем.

– А-а! Да, да, я теперь понимаю! Все понимаю! – с сияющей, радостной улыбкой сказал шевалье де ла Коломб. – А я-то, как глупый ребенок, нарушил ваши планы! Простите меня на этот раз и верьте, что этого никогда больше не случится со мной!.. О, я сумею быть осторожным и ловким… Отныне я постоянно буду называть вас господин Парион! И если кто-либо спросит меня о Жордасе, я сделаю большие, удивленные глаза и скажу: «От кого вы слышали „Жордас“?.. Я никакого Жордаса не знаю!» О, я не так глуп, как вы, быть может, полагаете! Вот вы сами увидите! Ну, а теперь, когда все, слава Богу, объяснилось, надеюсь, дорогой мой господин Жордас – то есть я хотел сказать, господин Парион, – надеюсь, что между нами уже не останется тени того облачка недоразумения, которое, к несказанному моему огорчению, прошло между нами! Пожмем же друг другу руки, и пусть все будет забыто!

Что можно было ответить на такого рода речь? Злополучный шевалье был так очевидно бессознателен в своих недостатках и при этом так чистосердечно добр, так искренен в своих побуждениях и дружеских излияниях, что положительно было невозможно сердиться на него даже и при условии самого бессердечного к нему отношения. И мы вместе с ним вышли из дома и пошли прогуляться к морю.

Когда мы выходили, хозяйка наша, госпожа Верде, случайно стояла в дверях. Шевалье тотчас же поспешил обратиться ко мне довольно громко с вопросом, в котором, очевидно, думал проявить чрезвычайно тонкую дипломатическую хитрость.

– Как вы полагаете, милейший мой господин Нарцисс Парион, поздно мы сюда вернемся сегодня?

– Не думаю, что поздно! – отвечал я, не будучи в силах удержаться от улыбки.

Вечером за обедом наш навязчивый друг принялся снова усердствовать не в меру и до того часто упоминал в своем разговоре фамилию Парион, что отец раза два готов был вспылить, но сдержался, причем не преминул шепнуть мне:

– Ну, теперь ты и сам видишь, что против него нет никакого средства! Он положительно неизлечим! Есть только одно средство избавиться от него – это бегство отсюда! Нам следует с завтрашнего дня заняться поисками новой квартиры.

Не прошло и одного часа с того момента, как нами было принято это решение, а наш непрошеный друг шевалье де ла Коломб постарался еще раз доказать нам всю необходимость этого решения. Он вернулся в гостиницу в сопровождении господ в широкополых соломенных шляпах и нанковых костюмах и тотчас же постучался в нашу дверь, предварительно осведомившись у прислуги и хозяйки, что мы с отцом дома.

Я открыл дверь и увидел, что стою в изумлении перед двумя совершенно незнакомыми мне личностями; шевалье Зопир де ла Коломб, бывший с ними, с любезной улыбкой и сияющей физиономией приблизился к моему отцу и, раскланиваясь на каждом шагу, проговорил:

– Дорогой мой господин Парион, я привел к вам вот этих господ! Оба они богатые сахарные плантаторы, и я отнюдь не сомневаюсь, что вам удастся сговориться с ними и устроить хорошее дельце!

– Какого черта! Кто вас просил, милостивый государь? Кто вас просил об этом? – воскликнул мой отец, покраснев от досады.

– О!.. я знаю… я знаю, что вы хотите сказать, мой милейший господин Парион! – заговорил шевалье де ла Коломб самым ласковым голосом, – но будьте совершенно спокойны… мои услуги вполне бескорыстны, я не желаю никакого вознаграждения за свои труды ни с той, ни с другой стороны! Вы можете переговорить с этими господами без всякой задней мысли, могу вас в том уверить… Я привел их к вам просто из дружбы, из желания оказать вам и им посильную услугу.

– Я еще раз прошу вас, милостивый государь, не вмешиваться не в свое дело, занимайтесь своими делами, если они у вас есть, а меня и мои дела оставьте в покое! – заявил мой отец, совершенно взбешенный поведением нашего навязчивого друга. – Слыханное ли это дело, чтобы человек мог быть так навязчив!