Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.

— Ну, как ты там? Ничего? Живой?

— Н…н…ничего, Ж…Ж…ЖИВ-В-ВОЙ, — стучал зубами в глубине шинели Гешка.

— Есть ничего, живой! — воскликнул летчик.

Братишка

Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.

А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега — ближе, чем больница и детдом.

Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика — «специально арктическое», как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.

— Терпи, терпи! — говорил Климентий.

Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.

— Ну как, ничего, обсох? — спрашивал летчик, подходя к кровати.

Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.

— А отыграться все-таки не успел, — поддразнивал его летчик. — Три — два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас — спать!

Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.

«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. — мучился Гешка. — Нет, лучше потом сам скажу… Только немножко после».

Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.

Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.

Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.

Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами «пуф-пыф».

Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать.

«Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно…» — мучился Гешка.

— А, проснулся, утопленник, щука подледная! — закричал летчик.

Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.

— Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: «Герою Советского Союза Климентию Черемышу». Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: «Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса…» Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.

— Это про меня… — сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. — Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда…

Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться…

— Погоди, — настаивал летчик. — Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.

— Это я — брат, — пробормотал Гешка.

— Ты — брат? — удивился летчик.

— Ну, как будто брат…

— Чей брат?

— Ваш будто…

— Мой?

— Угу…

— Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жар у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник…

— Да нет же… у меня нормальная! — в отчаянии завопил Гешка. — Это я просто… будто вы и, словом, я…

— Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?

— Вы не серчайте только… Я сейчас скажу…

И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.

Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни за что не вылезал на свет.

— Я два года… все про вас воображал, — слышалось из-под одеяла. — И по занятиям я из-за вас хорош был… и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все отвечу. И девиацию знаю… и триммер… Вы спрашивайте… Ну что хотите спросите.

— Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг… Ну ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или подходы иначе не позволяют?

— Посадка при боковом ветре производится при ветре, дующем справа или слева от направления посадки, — зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одеялом. — Сажать при работающем моторе? — деловито спросил он.

— Ладно, Бог с тобой уж, сажай с работающим.

— Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда ветер. И по-над землей выровняться, и газануть как следует, чтобы шибче садиться, чем если как всегда.

— Фу-ты история! — изумился летчик. — Прямо на три точки. Откуда это ты?

Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва он хмурился, потом только головой качал.

— Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрываться… — говорил он, расхаживая по комнате. — Что же, брат так брат! У меня таких братишек в каждом городе по двадцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У меня даже переписка налажена: они о своих делах, о школе, а я — о своих! Работящие ребята! Но ты уж того, брат Гешка, немного лишка перехватил. Ты бы уж, в крайнем случае, один про себя играл, а то, видишь, и других в дело запутал. Да, неловко получается. Корысти, верно, тебе никакой, да врать не надо. Врать — это без пяти минут последнее дело.

— А последнее какое? — спросил Гешка.

— Последнее дело, — сказал Климентий Черемыш, садясь на край постели, — последнее дело, Геша, — это если долг свой, понимаешь, дело, которое тебе поручено, и вот завалить. По-нашему это значит самое распоследнее дело. Понял?

— Понял, — сказал Гешка.

— То-то…

Летчик легонько потрепал его за нос:

— А у тебя, значит, тоже, как и у меня, однофамильцев хоть пруд пруди, а родни никого?

— Нет, у меня сестра в Москве есть. Только так… — Гешка махнул рукой. — Хоть и старшая сестра, ну неинтересная. Она, знаете, это… шьет, в общем.

— Портниха, что ли? — догадался летчик.

— Да, вроде. Там они какие-то спецодежды кроят.