по этой вот лесной поляне не хоронясь, а он должен ходить с опаской, — это показалось ему сейчас особенно унизительным. И за то, что фашисты чувствуют себя в безопасности, а он вот уже двое суток должен жить на родной земле без сна, без отдыха и каждую минуту бояться за жизнь. И за то, что они нахально развели костер, а он стоит продрогший, с мокрыми коленями и только слышит, как потрескивает в огне сухой валежник.

Но больше всего Прибылов ненавидел в тот момент фашистов за то, что они причинили ему столько страданий вчера вечером, когда он лежал за штабелем у насыпи. Он вновь устыдился своего минутного малодушия.

«Выполнил задание без единого выстрела и обрадовался! Домой, видите ли, торопится. Некогда ему! — с раздражением подумал он, словно речь шла о ком-то постороннем. — Носит гранату без толку взад-вперед. И откуда только взялась такая манера?

Конечно, убраться из этого леса подобру-поздорову было бы неплохо. Умирать кому же охота, тем более в одиночку, когда и оружие за тобой подобрать некому. Но и жить хочется не краснея…»

Прибылов осторожно начал подкрадываться к огневой позиции минометчиков. Он дождался очередного выкрика «фойер», с силой швырнул гранату и ничком упал на землю.

Граната разорвалась как раз между двумя минометами, и Прибылов не сомневался, что оба они выведены из строя, а расчеты сильно поредели.

Он мог быстро скрыться в березовой роще, но фашисты, мечущиеся при дрожащем свете костра, были слишком заманчивой мишенью.

Перебегая от ствола к стволу, Прибылов расстрелял всю обойму, прежде чем бросился в глубь леса. Пальба долго не утихала, но разве можно достать пулей человека, бегущего в густом лесу! Березы все вместе образовали непробиваемый забор.

Луна освещала березы мертвенным светом, и кора их была сейчас белее, чем днем.

Листья падали, как хлопья снега, и земля, устланная ими, тоже была белой, словно Прибылов бежал по пороше.

Он вышел к знакомой «калитке» в нашем минном поле еще до рассвета. Шел не спеша и старался лучше приметить дорогу к минометной батарее, потому что решил на днях снова отпроситься сюда в разведку.

Когда часовой из боевого охранения окликнул Прибылова, он ответил каким-то чужим, незнакомым ему самому голосом и был удивлен, что часовой сразу узнал его.

Прибылов был готов поверить тому, что за эти двое суток изменился до неузнаваемости, вплоть до голоса, походки, всех своих вкусов и привычек.

Только его любовь к жизни оставалась неизменной.

1943

УВОЛЬНИТЕЛЬНАЯ В ГОРОД

1

Не успели отрыть окоп на заданную глубину, а Нечипайло уже отлучился под каким-то благовидным предлогом. Ему не терпелось провести «рекогносцировку на местности». На той стороне шоссе приглянулся дом с резными наличниками на окнах, с покосившимся крыльцом. Нечипайло громко постучался и, не дожидаясь ответа, открыл дверь.

Позже на скрипучее крыльцо поднялись и вошли в дом еще несколько номеров его расчета. Нечипайло уже сидел за столом, скинув шинель, и вел себя непринужденно, как жданный гость.

Артиллеристы, входя, нерешительно топтались у порога. Слышалось обязательное в таких случаях хозяйское «в ногах правды нет», каждый церемонно здоровался, покашливал, поправлял ремень, но в конце концов проходил вперед и подсаживался к столу. Лишь Суматохин вошел безгласно. Он сел в углу и принялся внимательно слушать радиопередачу про уборку хлопка.

— Вы с нашим Суматохиным не знакомы? — Нечипайло повернулся к хозяйской дочке; та сидела на кровати, потому что все стулья и табуретки были заняты.

Она отрицательно покачала головой.

— Суматохин у нас бо-о-ольшую военную карьеру сделал. Еще недавно был самый последний номер в расчете, по-нашему выразиться — третий ящичный. А недавно Суматохина выдвинули, — Нечипайло почтительно выдержал паузу, — во вторые ящичные…

Все рассмеялись, а Суматохин лениво улыбнулся.

Нечипайло уже успел выспросить у хозяина всё-всё. Зовут Пал Палыч, сын в армии, сам до последнего времени работал по соседству в Тимирязевской академии, знавал даже академиков, например Вильямса. Зимой Пал Палыч хлопотал истопником, а с наступлением тепла, когда котельную гасили, копался на опытных участках академии.

Пал Палыч смотрел не слишком приветливо. И не в том дело, что незваные гости мешали или его раздражала самоуверенная болтовня Нечипайло. Пал Палыч был раздосадован — больше того, рассержен тем, что артиллеристы установили здесь свои пушки и спилили несколько высокорослых тополей напротив дома, сразу за оврагом.

Он и не скрывал перед постояльцами, что характер у него сварливый. Его возмущал сам факт, что пушки, хотя и дальнобойные, установлены на окраине Москвы. Конечно, с солдата нельзя спрашивать, как с генерала. Но все ли солдаты отдают себе отчет в том, где нынче воюют? Пал Палыч так разволновался, что на его острых скулах выступили красные пятна.

Во время разговора в дом вошел телефонист Федосеев. Ну теснота, набились прямо как на вокзале! Сизое махорочное облако наподобие дымовой завесы — и хозяев не видать.

Федосеев нерешительно потоптался в дверях и собрался уходить, но хозяйская дочь пригласила его раздеться. Вот и чайник скоро поспеет… Она кивнула на плиту, где стоял большой медный чайник, надраенный до слепящего блеска.

— Какой может быть чай, когда посуда нужна совсем для другой жидкости!

Пал Палыч уже отсердился, он достал бутылку и вручил ее Нечипайло.

Анастасия Васильевна и ее дочь, которую Нечипайло уже фамильярно называл Грунечкой, мобилизовали все сосуды.

Нечипайло все подмигивал симпатичной Груне своими нагловатыми голубыми глазами, поглаживал себя по голой голове, будто поправляя несуществующую прическу, и молодое лицо его никак не сочеталось с преждевременной лысиной.

Анастасия Васильевна поставила на стол миску с квашеной капустой, холодную картошку в кожуре, пузырек подсолнечного масла.

От рюмки она отказываться не стала и пояснила Нечипайло, что употребляет водочку с лечебной целью:

— Привязалась какая-то гипертоническая болезнь. Доктора обнаружили давление в крови.

Рюмку поставили и перед Груней, но она отодвинула ее.

— Может, вас, Грунечка, компания не устраивает? — обиделся Нечипайло.

— Просто не имею права. Обязалась вести нормальный образ жизни.

Она сдержанно рассмеялась, поправила пучок светлых волос и поглядела на Федосеева; у нее были совсем темные, чуть раскосые глаза.

Груня достала из сумки бумажку, но вместо Нечипайло почему-то протянула ее Федосееву, сидевшему напротив.

— «Расписка, — читал вслух Федосеев. — Я, нижеподписавшаяся, добровольно вступая в кадры доноров Московского института переливания крови, даю настоящую расписку в том, что обязуюсь аккуратно выполнять свои донорские обязанности и вести нормальный образ жизни…»

Пал Палыч громогласно выразил неудовольствие по поводу того, что Груня записалась в