Детей у них не было. Два года назад врачи поставили Эве диагноз: бесплодие. А сам Адам по-настоящему детей никогда не хотел. Он переживал из-за бесплодия Эвы за компанию, чтобы поддержать ее. Хотя на самом деле, знай она, что Адам не хочет детей, то страдала бы чуточку меньше. Эву мучило чувство вины, ей казалось, что своим бесплодием она обрекает мужа на унылую бездетную жизнь, что из-за нее в их доме по паркету не затопают маленькие ножки и никогда не зазвучит заливистый детский смех. Эва хотела быть матерью даже больше, чем женой. Теперь ей не быть ни той, ни другой.

Родители Эвы души не чаяли в ее супруге. Иногда Эве казалось, что семья любит Адама больше, чем ее. На выходных отец и брат Эвы приглашали Адама на рыбалку. Мать из кожи вон лезла, чтобы приготовить на воскресный ужин его любимые блюда. Когда они собирались за семейным столом, то все внимание отводилось разговорам об Адаме. Адам то, Адам се. Его работа, его увлечения, его семья, его друзья, и только когда все темы заканчивались, то дело доходило и до его жены, но такое бывало нечасто. Впрочем, Эве не доводилось бывать на первых ролях и до появления Адама. Ее старший брат был любимым ребенком в семье. Отец гордо говорил “мой сын”, а когда речь заходила об Эве, тот говорил просто “девочка”. Отец Эвы не был женоненавистником. Хотя нет, был. Он не то чтобы откровенно ненавидел всех женщин, скорее относился к ним снисходительно, считал их недалекими, скучными, неспособными поддержать беседу. Женщине место на кухне и в спальне, так он говорил. Мать Эвы никогда не перечила ему, она была то на кухне, то в спальне, а потом растила детей. Она посвятила свою жизнь мужу и семье и считала это своим личным достижением. Почти все ее подруги были разведены, а она нет. Их рассказам о счастливой и свободной жизни мать Эвы не верила, иногда даже обижалась на подруг за такую наглую ложь. Эва в отношения родителей не лезла, ее все равно никто не слушал. Сначала она была тенью своего брата, а потом стала тенью своего мужа. И вот сейчас она искала способ отделить свой кусочек пазла так, чтобы сохранить себя.

Эва подняла заплаканное лицо и подставила его лучам весеннего солнца. Туристы разбрелись фотографировать пряничные европейские домики, здание ратуши и старую башню с часами. Рядом с Эвой осталась лишь стайка сизых голубей, которые деловито вышагивали по брусчатке. Проходя мимо друг друга, они будто почтительно кланялись, хотя на самом деле, конечно, хотели раньше другого подобрать хлебную крошку. Так и большая часть людей в жизни Эвы: они вроде бы и кланялись, но на самом деле им всего лишь что-то было нужно от ее мужа. Теперь, когда от супруга у нее остались лишь воспоминания, не стало и подруг, приятелей и даже семья отвернулась от нее.

Вымаливать прощение у мужа и семьи Эва не собиралась. Она устала быть их тенью. Ей уже тридцать пять, а она еще не успела толком познакомиться с собой. Возможно, эта не очень красивая история случилась с Эвой для того, чтобы она наконец обрела себя. Отступать было некуда. У нее не осталось никого, в чьей тени она могла бы спрятаться. Эва понимала неотвратимость всего происходящего, но ей недоставало смелости признаться в этом самой себе. Именно поэтому сейчас она сидела и горько плакала посреди площади. Она оплакивала свою старую привычную жизнь, а еще ей было очень страшно. Ее будто выбили из седла посреди скачек, и теперь неизбежные изменения, словно кони, гонимые своими наездниками, неслись прямо на нее.

Развод лишил Эву всего: денег, квартиры, семьи, друзей. У нее остался лишь старенький красный “Пежо” и пара чемоданов вещей. “Пежо” теперь пылился во дворе старого пятиэтажного многоквартирного дома, где Эва сняла квартиру, а чемоданы перекочевали в тесную гардеробную. Один из них Эва так и не разобрала, настроения не было.

После скандала в газетах Эва старалась лишний раз не выходить из дома. Заказов на съемки почти не было. Лишь изредка она появлялась в своей студии, чтобы снять ранее записанных клиентов. Новых клиентов после развода у нее не появилось. Мало кто захочет оказаться в эпицентре разбитой жизни. Из-за отсутствия работы Эве едва хватало средств на оплату съемной квартиры, вкус ресторанной еды она и вовсе забыла. Теперь ей приходилось готовить самой, а повариха из нее была скверная. Иногда Эву на ужин приглашала пожилая соседка Амелия. Одинокой старушке было скучно, а тут какая-никакая компания. Раньше квартиру Эвы снимали студенты, соседка с ними намучилась. Пьянки, музыка, мусор, разбитые лампочки. Когда заселилась Эва, на этаже снова стало чисто и светло. Этого Амелии было вполне достаточно для того, чтобы счесть Эву приятным человеком и взять под свое крыло.

Из-под плотно задернутых штор почти не проникал свет. Эва лежала, закинув обе ноги на спинку дивана, и разглядывала неровно выкрашенный потолок. Разводы на потолке раздражали ее ничуть не меньше старого дивана песочного цвета и бега секундной стрелки настенных часов. Эва уже несколько раз порывалась вытащить из них батарейку, но каждый раз находились дела поважнее. Потолок ведь сам на себя не посмотрит. Неизвестно, сколько времени продолжалась бы эта пытка, если бы в дверь не постучали.

Эва с усталым вздохом поднялась с дивана, подошла к двери и посмотрела в глазок. На площадке стояла Амелия в зеленом домашнем халате и тапках из верблюжьей шерсти. На ее голове красовалась одна единственная бигуди – так она закрепляла седую челку, которая все время норовила съехать вбок. Вокруг полупрозрачных голубых глаз скопились морщинки, которые становились еще отчетливее, когда Амелия улыбалась, как сейчас. Эва сняла цепочку с замка и открыла дверь.

– Здравствуйте, Амелия. Какими судьбами? – Эва приветливо улыбнулась.

– Как это какими? Уже восемь вечера, неплохо бы и поужинать, – Амелия не торопилась входить внутрь.

– Я ничего не готовила сегодня, – призналась Эва.

– Кто бы сомневался, – развела руками старушка. – Я поджарила курицу. Пойдем, угощу.

– Курица – звучит отлично. Сейчас, я только обуюсь, – Эва скользнула ногами в тапки и догнала Амелию уже у ее двери.

– Входи, чувствуй себя как дома, – жестом Амелия указала на кухню.

Маленькая кухня была пропитана запахом жаренной курицы,