с тремя кусками сахара. Как только я сдал посуду — алюминиевую, как и в нашем мире в тюрьмах, пришли два конвойных в камуфляжной форме, обыскали. Раньше как: «Здравствуйте, Александр». А теперь мне кажется, что меня зовут На Выход. Я безлик, у меня нет имени, общество вынесло меня за скобки и презрительно морщит нос, хотя пока у меня пока даже судимости нет. Судимость — клеймо на всю жизнь. И когда меня будут оценивать как человека, в первую очередь посмотрят на нее. Да что лукавить, я и сам раньше думал, что сидевшие — это отбросы, мусор.

Добро пожаловать в отбросы!

Дальше начался медосмотр. Тут, в зоне, окруженной лесом, работал целый штат медиков и была огромная санчасть, где я разделся, сдал вещи на дезинфекцию.

Врачи документы от руки не заполняли. Был общий файл, куда каждый медик, а было их трое, вносил заключение, потом его распечатывали и прикрепляли к общему делу.

Круглолицый седой как лунь хирург поглядывал на меня с интересом, а потом спросил так, словно знал меня сто лет:

— Что ж ты, Саша, такого натворил, что тебя в Санаторий упекли? — Он прочел недоумение на моем лице и пояснил: — Болею за «Титан», помню тебя. Хорошо играл! Ах, как хорошо! Любо-дорого смотреть.

— Так, может, оправдают, — без особой уверенности сказал я, косясь на конвойных, бдящих у выхода.

Судя по смешку врача, который точно знал больше меня, он не верил в положительный исход.

— Сюда кто попало не попадает. Только, кхм… впрочем, статья у тебя подходящая для этого места.

Я прочитал его желания: врач искренне желал мне свободы.

— Свяжитесь с Димидко Сан Санычем, — прошептал я. — Скажите, что я здесь и ни в чем не виноват. Меня оговорили.

— Разговорчики! — рявкнул конвойный.

— Разговорчики, — повторил врач и едва заметно кивнул.

Затем распечатал файл, протянул лист, к нему крепился еще один, маленький, чистый, и дал ручку.

— Распишись. — И пальцем в белый лист тычет — пиши, мол, только быстро.

Верить в тюрьме нельзя никому. Вполне могло быть, что этому товарищу приказали меня расшевелить, чтобы вычислить мои контакты. С помощью «эмпатии» вычислить намерения я мог без труда: этот врач хотел помочь, хотел, чтобы меня отпустили, и я играл за «Титан».

«Димидко. Тренер, скажите, что я здесь, — написал я. — Лиза Вавилова — где???»

Прочтя имя девушки, он поджал губы, накрыл рукой записку, кивнул.

— Здоров, как конь.

Затем меня усадили на стул, медбрат в фартуке велел наклонить голову и принялся сбривать волосы. Ощущение было, словно прошлую жизнь срезают, вот ее куски падают на пол. Пара минут — и ее выбросят в мусорное ведро. Все равно, кем ты был. Теперь — ни прав, ни имени, ни рода. Дадут погремуху — и начинай с нуля строить новую колченогую реальность.

Может, все-таки стоило Быкова прибить, чтобы пристрелили, и не мучился?

Потом я наконец принял душ, получил черную форму, гигиенический набор: мыло, зубную щетку и пасту, полотенце, алюминиевые миску, ложку, стакан. Ну ни фига себе! И правда санаторий. И меня повели в изолятор. Ну, я так думал. А оказалось, здесь такое не практикуют: СИЗО — все-таки не тюрьма, хотя конкретно это заведение очень на нее похоже.

Мы остановились возле лестницы наверх. Постояли возле решетки. Клацнул замок. Мы поднялись. Опять решетка и замок. Дальше — длинный коридор, разделенный решетками на так называемые карманы, и одинаковые двери с раздаточными окошками. Смотришь на этот коридор — и тоска одолевает.

Гулкое эхо шагов. Скрежет замка. Скрип петель.

В третьем кармане мы остановились. Дверь открылась, и на меня дохнуло спертым воздухом, сигаретным дымом, настоявшимся потом, копченой колбасой. Взгляду открылась огромная длинная комната с двухъярусными кроватями, забитая постояльцами.

Я сглотнул. Встал уже в привычную позу «ласточка» — наклон вперед, руки за спиной вверх, ноги врозь. Наручники сняли, и я оказался в камере на двадцать человек. Все постояльцы обратили взгляды на меня. И опять мысли пронеслись вихрем.

Что делать? Какие правила? Как не облажаться?

Попав в клетку с волками, нужно превратиться в волка. Главное — уверенность, почуют слабину — сожрут.

— Здорово, — как можно более бодро проговорил я.

— Привет, сла-адкий! — раздалось издали, грянул хохот.

Ну вот и первая проверка на вшивость.

— Кто там такой дерзкий? Кто сказал: «Мяу»? — спокойно проговорил я. — Иди сюда, за базар отвечать!

Лысый и безбровый мужик с огромной головой, сидящий за длинным столом, ударил кулаком по столешнице и рявкнул:

— Заткнуться всем!

Воцарилось молчание. Ясно, это кто-то авторитетный, и все непонятки нужно решать через него.

— Представься, — обратился он ко мне.

— Нерушимый, — сказал я, глядя перед собой.

Потеснив тощего мосластого соседа, авторитет кивнул на край лавки, я присел.

— Кем будешь?

Мысленно перебрав кучу вариантов, я ответил нейтрально:

— Первоход.

— Статья?

— Шестьдесят шестая. В отказе.

Кто-то присвистнул. Лысый просканировал меня взглядом, почесал щеку.

— Кому-то есть что сказать об этом человеке?

— Да чо тут базарить, — подал голос тот, что называл меня сладеньким, и вышел в проход между койками. — Ты на рожу его посмотри! Перспет… спктивный петух.

Лет сорок-сорок пять, сухой и жилистый, сутулый, голова наклонена назад, мордой на крысу похож. От напряжения мышцы спины свело, заныло между лопатками. Опять придется драться, потом в карцере сидеть…

— Бес, ты идиот, — прогудели знакомым басом.

Загородив собой проход, встал огромный цыган, Кардинал, что сидел со мной в КПЗ, и выдал на меня досье:

— Александр Нерушимый, девятнадцать лет, сирота, приехал к нам из Кунашака в футбол играть.

Оперативно он раздобыл информацию. Непростой товарищ, очень непростой, хоть в авторитетах и не ходит.

— Хрена се! — просипел кто-то. — Это который…

Цыган заткнул болтуна взглядом и продолжил:

— Да, тот, который. В прошлом году — второе место на боях без правил. На беспредельных тоже отметился. А ты, Бес, иди теперь сюда. Что ты там говорил насчет перспективы?

Кардинал посторонился, открывая взгляду побледневшего Беса. Мужик нарвался. Если включит заднюю и начнет извиняться — похоронит репутацию. Если ввяжется в бой — рискует окунуться мордой в парашу и опуститься.

Я еще раз окинул взглядом своих соседей. Раньше мне представлялось, что сидельцы — сплошь дебильные гопники. Сидят себе на корторях, рожи корчат, харкают, по фене ботают. Здесь же