— Умеешь ты «обрадовать» боярин, и так плохо, и там скверно!

Петр Алексеевич взял раскуренную трубку, поданную ему Меншиковым, что сразу же сорвался с лавки, пыхнул дымком раз-другой. Задумчиво оглядел «думцев», промолвил:

— Как думаете, бояре — может быть нам на Москву следует идти всей силой нашей? Корабли заведем к Тане, оставим тут гарнизон крепкий, а на гребных судах отправимся до реки Воронеж. Вот только дальше что делать, ума сам не приложу. Какие мысли есть по такому случаю?

В комнате воцарилось зловещее молчание, бояре переглядывались, но никто не хотел брать на себя слово. Автоном Михайлович, даром, что ему было всего тридцать два года, но как воевода был опытный, и единственный имел генеральский чин, но сейчас молчал. Страшное дело предстояло, с какой стороны на него не посмотреть. Идти на Москву с четырьмя тысячами солдат и матросов безумие. Там их встретит князь Иван Васильевич во всеоружии, собрав многотысячные рати. Тут пушки и ружья не помогут, если не разобьют в поле, то взять Москву все равно не удастся, сил не хватит. Конечно, помощь могут оказать Тверь и Рязань, Псков и Новгород, но это означает долгую и кровопролитную войну, в которую вмешаются татары. И не будет «стояния на реке Угре», а наоборот — начнется опустошительное ордынское нашествие, и сгорят города…

— Не стоит нам идти на Москву, государь, — хриплым, осевшим голосом произнес князь Долгорукий. — Не дело на Руси смуту и гиль устраивать на радость врагам. Даже если Первопрестольную возьмем, то все Московское княжество разорено будет. Удельные князья силу свою почувствуют, и с татарами объединятся — сокрушить Москву сейчас многие враги мечтают. Нам же придется своих пращуров убивать — не дело это, государь!

— Боярин Яков Федорович истину говорит, — произнес князь Щербатый, — нельзя нам смуту устраивать. Живот за тебя положу, секи голову мне, Петр Алексеевич, но правду тебе сейчас скажу. Сомневался во всех твоих начинания, пустяшной затеей флот твой считал. Но теперь вижу, что не зря ты корабли строил, в том «Божий Промысел» виден! И чудо он сотворил, послав «туман» густой, невиданный. Отбить у басурман нужно «Второй Рим», водрузить над Святой Софией православный крест! Веди нас на османов, государь, животы положим за великое дело!

— Веди, государь, на султана, — неожиданно произнес Голицын с побледневшим лицом. — Добудем славу в веках, или погибнем…

— Сложить головы не долго, побеждать надобно, — а вот дядька заговорил рассудительно, негромко, подбирая каждое слово. — На Москву идти зряшное дело, только беды принесем, и сами горем заедать это горькое варево станем. Раз ты миропомазанный царь, государь Петр Алексеевич, то царство свое и в этом времени ты на острую сабельку взять можешь. Стоит тебе только объединить всех, кто с османами сражаться захочет, так власть свою над здешними землями христианскими обретешь. И первым дело генуэзцев прижать можно — люди они в этих краях чужие, да и немного их, нас куда больше. И корабли русские, государь, намного лучше их галер. Поклонятся они тебе, как есть выи согнут. Пусть не холопями станут, но вассалами — деваться ведь им некуда, путь на родину турками закрыт. И деньги тебе на войну с османами выделят — у них есть злато-серебро.

— Кроме генуэзцев власть твою признают князья Феодоро — им тоже деваться некуда. Головины наши как раз из тех краев корни имеют, им и договариваться, — вмешался Щербатый, старый недоброжелатель, предки его не раз местничали с Ховринами. Да и обидно старцу — он лишь окольничий, а Федор Алексеевич боярской шапкой пожалован. Все дружно посмотрели на главу Посольского Приказа, а тот негромко произнес:

— Кроме Феодоро, есть еще Трапезундская империя — без нашей помощи она погибнет скоро. Но спасая ее, государь, они царский титул за тобой признают сразу, и, возможно, вассалом твоим цесарь Давид станет — в жены дочь свою отдаст. Деваться ему некуда, он за кого угодно ухватится, лишь бы спасение обрести себе и своей семье!

— Есть еще грузинские князья — они ведь тоже помощь оказать могут. Но лишь после того, как османский флот потерпит поражение. А так побояться, хотя от турок их земли горами прикрыты, — сказал постельничий, и на Гаврилу Ивановича посмотрели все — тот обычно не торопился свои мысли высказывать, а тут видимо проняло.

— Керчь брать надобно у генуэзцев, они уступят городишко. А напротив Тамарха, наша русская древняя Тмутаракань, княжество славное. И на обоих берегах в былые времена Боспорское царство стояло, так что законные права твои на царский венец, государь Петр Алексеевич, все православные владыки сразу признают. Им ведь всем твоя помощь ой как нужна. А в Керчи и Тьмутаракани держаться можно долго — пушки и порох у нас есть, корабли тоже. А бастионы земляные наскоро возведем, вот и стены будут, вроде как дом родной. И для нашей эскадры удобная гавань, из которой по Черному морю можно в любую сторону плавать,

Головкин замолчал, но на царя смотрел смело. А вот Петр Алексеевич надолго задумался — бояре молча ждали его решения. Никто не одобрил поход на Москву, хотя все понимали, что вскоре могут оказаться между молотом и наковальней, османами и татарами.

— Словно сговорились вы тут у меня, бояре, никто в отчины свои возвращаться не захотел, и правильно решили, — мотнул головой молодой царь. Неожиданно усмехнулся, и пристукнул ладонью по столешнице. И в полной тишине — бояре даже дышать перестали, заговорил уже повелительно, роняя слова как тяжелые камни:

— Раз в поход на Керчь мы все раньше собрались, то быть по сему! А там посмотрим, что нам дальше делать!

Глава 12

— Мил человек, ты меня не бойся и в опаске не держись — дозволь в шатер твой забраться и разговор держать?

От зычного голоса, принадлежащему немолодому мужчине, в серьезных таких годах, но еще достаточно крепкого, Павел проснулся, ощущение после короткого сна было такое, словно в болото попал, или в зыбучий песок, что его утягивал вниз. За ружье или пистолет хвататься не стал — глупое это занятие. Ведь если бы его хотели убить, то убили — подкрались так тихо, что ничего не услышал. Потому столь же негромко ответил:

— Заходи, гостем будешь. Только не обессудь, что я тебя не могу снаружи встретить…

— Да знаю я,