Представляю, сколько стоят ее туфли, залитые кофейным напитком. Милена опускает глаза, обрамленные длинными ресницами, на свои испачканные туфли. Ее брови удивленно ползут вверх.

Честно хочу извиниться, но не могу выдавить ни единого слова. Кажется, она сейчас испепелит меня взглядом. А потом досада на лице Милены сменяется брезгливостью. Похоже, это ее привычное выражение. Только так она смотрит на таких, как я.

— Я не хотела, прости, — выдавливаю, наконец. Сама себя не узнаю, я действительно виновата, для меня никогда не было проблемой извиниться.

Взгляд Милены перемещается с меня на Никиту. Он пожимает плечами и кладет руку ей на плечо.

— Пойдем, у меня в рюкзаке есть влажные салфетки.

— Она мне их вылижет, Ник, — цедит Милена сквозь зубы, а Никита смотрит на меня в упор.

Меня как холодной водой окатывает. Какая же я дура! Теперь он будет думать, что я пытаюсь привлечь его внимание? Что я нарочно выронила стакан?

Внутри сжимается комок, к горлу подкатывает ком. Я правда не специально, но что же, мне теперь оправдываться?

— Пойдем, — перехватывает Никита злую как кобра Милку и уводит из кафетерия.

Они уходят, но Милена быстро оборачивается на меня через плечо. И этот взгляд не обещает мне ничего хорошего.

Глава 7

Маша

Я медленно иду по аллее, ведущей к дому, в котором мы снимаем квартиру. Только закончились занятия с репетитором по математике, у меня с ней совсем плохо, приходится заниматься дополнительно.

Весь день не идет из головы сцена в кафе. И дело вовсе не в Милене, я ее не боюсь, хоть Алька и прошептала мне в ухо, что я теперь заимела себе врага. Дело в Никите.

Все это время я не представляла, как с ним встречусь. Когда мама узнала, что Никита Топольский учится в этом лице, она хотела уволиться. И даже попросила у меня прощения, что уговаривала здесь учиться. Но когда об этом услышала Лариса, мамина подруга, сразу принеслась ее уговаривать.

Я делала вид, что спала, а сама прижималась ухом к тонкой стенке между спальней и кухней и слушала.

— Подумаешь, Топольский! — возмущалась Лариса, и я представляла, как она взмахивает руками перед маминым носом. — Восемнадцать лет прошло, Дашка, думаешь, они помнят эту историю? Откупились и живут себе припеваючи. Чем тебе навредит его сын? Ты вон какой красавицей стала, кто узнает в тебе ту девчонку зашуганную?

— Не знаю, Лар, — мамин голос звучал глухо и устало, — не хочу я, чтобы моя девочка с ним в одном классе училась. А этот класс как раз с языковым уклоном, математический Машка не потянет. Ты же понимаешь, что они могут быть братом и сестрой.

— Да наплюй и разотри! — гневно возражала Лариса. — Не нужны нам такие родственники. Но ты сама видишь, что в стране с образованием творится! Как Машка в обычной школе приживется, где полкласса — ушлепки, которые живут рядом и учиться не хотят ни в какую? Еще травить начнут как пришлую. Учителя опять же, пока к ней присмотрятся, уже и внешнее тестирование придется сдавать. А тут ты в коллективе будешь, сама понимаешь, преподаватели к ней намного лояльнее отнесутся. И лицей — это не школа, тут дети по-другому к учебе относятся. Да, планка выше, но разве это хоть кому-то не пошло на пользу?

— Я думала… — голос мамы дрогнул. — Не надо мне туда идти, Лара…

— Ты должна понимать, Дашка, — Лариса заговорила совсем тихо, и для меня это прозвучало зловещим полушепотом, — тебя приняли на работу сами Волынские. Не с каждым они лично проводят собеседование. И если ты махнешь хвостом и уйдешь, с мечтой о работе в столице можешь попрощаться. Тебя не возьмут даже в детсад. Нет, кассиром в супермаркете ты, конечно, устроишься без проблем, но о преподавательской работе можешь забыть.

— Тогда… нам что, снова уезжать? — голос мамы казался таким потерянным, что я еле сдержалась, чтобы не вмешаться. — Я уже записала Мышку в глазной центр…

— Вот и не дергайся, подруга. Почему ты должна снова ломать свою жизнь? У тебя шикарные перспективы, в лицее такие заработки, которые тебе и не снились! Представляешь, сколько сможешь заработать, если родители станут приглашать тебя репетитором? Плюс классное руководство, если захочешь. А не захочешь, дополнительно сможешь взять часы в любом из вузов, даже частном. Волынские — это как знак качества, пропуск в достойную жизнь. Оставь прошлое в прошлом, живи здесь и сейчас. Считай, что они все умерли, строй свою жизнь без оглядки на кого-то. Ты молодая, красивая, ты и так сколько времени потеряла в этой глухомани! Держалась за Лешку…

— Перестань!

— И почему он так уперся, Лешка твой, переехали бы раньше, глядишь, был бы жив.

— Лара, оставь Лешу в покое.

— Не могу, Дашка. Не могу успокоиться, что ты свой талант в той глуши закопала!

Мама встала, и я метнулась в постель. Дверь приоткрылась, они обе заглянули в комнату.

— Мы там так орали, я боялась, что мы ее разбудили…

— Машка так тяжело все воспринимает, может, ей к психологу походить?

— Может…

Я долго не могла уснуть, лежала и пялилась в потолок. Мама сказала Ларисе правду, дело было не в том, что она боялась Топольского. Она боялась за меня, что я влюбилась в Никиту, и я не могла допустить, чтобы она снова чем-то жертвовала.

Она очень талантливая, у нее уникальная способность к языкам, она знает их четыре, и сейчас у нее мечта выучить китайский и японский. Но на это нужны деньги. А у нас остались только те сбережения, которые лежали на карте. Остальное выгребла эта грымза, мамина свекровь.

Мама их перепрятала, но у нас в квартире было не так много места. Однажды, когда мы пришли домой, мама хотела достать деньги, которые родители откладывали мне на операцию. Денег на месте не оказалось, ключ был только у этой ведьмы.

Если мама из-за меня потеряет работу в лицее, я себе этого не прощу. Волынские — его владельцы, очень влиятельные люди. Лариса права, мама не должна отказываться от работы только из-за моих чувств…

Поднимаю голову, и взгляд натыкается на знакомый внедорожник, который тормозит прямо передо мной. Открывается дверь, и с переднего сиденья на асфальт спрыгивает Никита.

— Ну что,