Шрифт:
Закладка:
Пий IX действительно был слугой не только бога, но также и Бурбонов. После «Весны народов» 1848 года и вплоть до французской интервенции генерала Удино убежище он нашел именно в Гаэте[94]. Он намеревается принять королевского сына с таким же великим гостеприимством, какое тот ранее оказал ему в его несчастье. Более того, продолжающаяся революция угрожает его временной власти. Если некоторые сторонники единства, в частности, неогвельфы отождествляют «итальянскость» с католицизмом и мечтают объединить страну под эгидой либерального папы, то светского Кавура, человека Виктора Эммануила, обвиняли в том, что в качестве религии он исповедует одну только любовь к отечеству. Он не республиканец, и его излюбленным способом отвлечь внимание от политических свобод всегда будет нападение на свободы религиозные. Его Рисорджименто превратится в военную машину против церкви. На завоеванных территориях он будет разорять духовенство, изгонять верующих из монастырей и превращать монахинь в нищенок. Предоставляя убежище Бурбонам, побуждая их вернуть свою корону и сохраняя иностранные державы и европейское общественное мнение в состоянии, благоприятном для этой цели, Пий IX надеется укрепить свой престол.
Он запланировал поселить государей в Квиринале, гигантской резиденции с превосходными садами и великолепной оранжереей из апельсиновых деревьев. Он больше совсем не пользуется этим дворцом, который напоминает ему о кровавых столкновениях 1848 года[95]. С 1850 года он поселился в Ватикане.
С тех пор как Виктор Эммануил забрал себе все владения королевской четы[96], Святой Отец намерен проявить великодушие: личная охрана, лошади, ливреи, содержание королевской семьи и ее свиты – все это гостеприимство обойдется папской казне в две тысячи пятьсот франков в день.
В Риме большое количество сторонников Бурбонов несут ночной дозор. Так как конвой задержался, многие потеряли терпение и ушли. Однако дипломатический корпус и некоторое количество дам и неаполитанцев все еще были на месте. Примерно в час ночи три почтовые кареты наконец прибыли на площадь Пьяцца дель Квиринале. Из первой вышла королевская чета. Прием был трогательным. Королева-мать, граф и графиня Трапани, дядя и тетя несчастного Франциска II, ждали их тут. Кардинал Антонелли, государственный секретарь Его Святейшества по иностранным делам, приветствует их от имени Святого Отца. Франциск просит разрешения пройти в комнату маленького Дженнаро, его младшего сводного брата. Измученную и непрерывно кашляющую Марию Софию без промедления доставляют в бывшие апартаменты Папы Римского, выходящие на площадь Монте-Кавалло[97]. Бедняжка так много пережила за последние несколько недель в своем каземате.
На следующий день, около четырех часов пополудни, поприветствовать их прибывает Пий IX. Он встречает королей, королев, князей и княжон, кланяющихся ему на пороге большой лестницы. Он по-отцовски поднимает с колен Марию Софию в алом платье и ведет государей на балкон, где их приветствует огромная толпа, кричащая: «Да здравствует Пио Ноно!
Да здравствует Франциск II, король Обеих Сицилий! Да здравствует Мария София, вечная королева!»
«Однажды утром я проснулся и узнал, что я знаменит», – сказал в свое время лорд Байрон. В тот первый день изгнания молодая Виттельсбах тоже открыла для себя, что ее героизм стал огромной сенсацией для всего мира.
В Риме она действительно нашла много своих старых последователей, но также и новых энтузиастов. Сто шестьдесят лет превратили осаду Гаэты в дату, затерявшуюся в потоке событий итальянского объединения. Но весной 1861 года в глазах всего мира она уступает первенство разве что только осаде Севастополя, эпизоду Крымской войны, ужасы которого подробно описал Лев Толстой[99]. Двадцатилетняя героиня только что стала живой легендой!
Все католики и консерваторы Европы воздают ей должное за ее мужество и величие духа. Евгения де Монтихо[100], безутешная оттого, что не смогла помочь ей, отменяет обычные празднества в Компьене, и ей потребуется время, чтобы возобновить прежние пышность и блеск жизни императрицы. Царь Александр II, страстный поклонник Марии Софии, жалует ей императорский и военный орден Святого Георгия[101]. Король Баварии приказывает изобразить ее портрет на фресках в его королевском дворце. Во всем мире общественность запускает подписки для отправки подарков этой молодой женщине, носящей тройной ореол – королевской власти, красоты и несчастья, и прежде всего представительницы слабого пола, которые превозносят Марию Софию как новый образец женственности. Она получает шкатулку с золотом, серебром и драгоценностями от парижских дам; браслет из золота, жемчуга и гранатов от дам из Бордо; серебряную статуэтку Жанны д’Арк от бургундских дам; триптих с изображением Мадонны из Лиона; чеканную шкатулку из Тулузы; небольшой реликварий в виде золотой и серебряной лилии, содержащий частичку мощей святой Радегонды, королевы Франции, от анжуйских дам; корону из золотых листов, переплетенных с бриллиантовыми лилиями, от дам из Неаполя; второй золотой лавровый венок от немецких княжон; диадему в виде башни от английских дам[102]. Американская женщина-скульптор Харриет Хосмер[103] вскоре изваяет ее мраморную статую в натуральную величину. А Мария Луиза Лефевр-Демье по ее подобию смоделирует статуэтку, которая чуть позже окажется в каждой гостиной, в то время как в витринах будет выставлен ее портрет, на котором изображена женщина с великолепными чертами лица, в сапогах со шпорами, фетровой шляпе, с хлыстом в руке, придерживающая свою юбку-амазонку и напоминающая героинь Фронды. Мария София сияет в зените славы, ее фотографии продаются тысячами – гораздо больше, чем портреты Гарибальди! Ее лицо выставлено напоказ и продается, как томики «Бирлишон и Маделонетт»[104], ерничает газета Le Charivari, добавляя, что «триста пятьдесят восемь тысяч девятьсот шестьдесят четыре портрета королевы Неаполя с пятьюдесятью двумя тысячами различных ракурсов» недавно были… извергнуты Везувием[105]!
