— Я виноват, — прошептал бывший, а я вдруг осознала, что задумавшись, продолжала водить пальцами по приклеенному пластырю. — Но я не могу изменить прошлое.

— Если хочешь загладить вину — просто оставь нас в покое, — я резко убрала руки от его лица. — Это будет лучшее, что ты можешь сделать.

— Настя, — он положил руки мне на бёдра, мешая отойти в сторону.

— Отпусти! — мои попытки избавиться от его рук лишь усугубили ситуацию.

Глеб поднялся на ноги и усилил хватку, прижав меня к себе.

— Если бы ты мне тогда сказала, что беременна — всё было бы иначе, — бывший игнорировал мои попытки вырваться.

— Ты это уже говорил! — рявкнула я на него, злясь и в тысячный раз жалея, что не оставила его на лестнице, захлопнув перед носом дверь. — Только ничего бы не изменилось! Разве что размер моих рогов увеличивался бы с…

— Я не прошу меня прощать, — выдохнул Глеб мне прямо в губы. — Я прошу дать мне возможность общаться с сыном. Пожалуйста.

— Ты ему не нужен, — тихо ответила я.

— Любому ребёнку нужен отец, — бывший поднял руку и осторожно заправил мне за ухо прядь волос. — Тебе плевать на мои чувства. Но подумай о Матвее. Уверен, он не раз спрашивал, а почему у всех есть папы, а у него — нет. Не лишай нашего сына возможности иметь обоих родителей. Ты сама росла без отца… или хочешь мне снова соврать, что Матвей не задавал про меня вопросов?

Спрашивал… конечно, Матвей спрашивал, когда дорос до осознания того, что у его друзей, в отличие от него, есть папы. Пока у меня получалось уходить от ответа, переключая внимание сына. Но я понимала, что однажды наступит момент, когда Матвей не даст мне перевести тему. И заготовки на этот случай у меня не было.

Врать, что его отец космонавт, или шпион, или вообще (прости господи!) мёртв, как делала моя мать — я не хотела. А говорить правду… слишком сложная она для ребёнка.

— Тебе быстро надоест играть в отца, и ты исчезнешь из его жизни, — я покачала головой. — Если тебе, как ты говоришь, не плевать на его чувства, то…

— Не надоест.

— Это ты сейчас так говоришь, — я горько усмехнулась, — пока видишь просто любопытного и смышлёного мальчика. А что будет дальше? Когда он не согласится с тобой? Когда тебе придётся смириться с его обидой на тебя? Или наказать? Или когда он заболеет…

— Дай мне шанс, — он почти касался своими губами моих, вызывая совершенно ненужные ощущения.

Разум твердил отстраниться от Глеба, отшатнуться в сторону, залепить пощёчину, но… вот он осторожно целует мою верхнюю губу, и голос разума звучит всё тише, уступая зову тела. А стоило Глебу понять, что я не сопротивляюсь, как поцелуй из лёгкого и пробного превратился в жадный. Он истязал мои губы, выбивая не только воздух из моей груди, но и все остатки здравого смысла.

Всё было так знакомо… жар его тела, ненасытность поцелуев и мягкость губ… слабый стон, который я не смогла сдержать, почувствовав его возбуждение. Захотелось как раньше, опустить руку, сжать его член, дразня и сходя с ума от ощущения полной власти над ним. От понимания, что он хочет меня так сильно, что едва себя сдерживает… вот только…

— Мам! — я отскочила от Глеба, как от чумного, услышав голос сына и смотря за дёргающейся дверной ручкой.

Как же хорошо, что я повернула защёлку, когда зашла сюда! Хорошо, что Матвей ничего не увидел.

— Прости, родной, — открыв дверь я улыбнулась сыну, пытаясь говорить ровно и дышать носом, восстанавливая дыхание. Сердце в груди стучало так, что казалось пробьёт мне грудную клетку. — Заскучал? Я обработала царапину дяде, и он уже уходит.

Выйдя я решила больше не оставаться наедине с Глебом. Нигде и никогда. Раз тело меня коварно предаёт, уступая гормонам и проигрывая длительному воздержанию, то я буду защищаться от бывшего таким образом.

При сыне он распускать руки не посмеет.

Я надеюсь.