Шрифт:
Закладка:
Дорогой мой Иван Павлович!
Я тоже не знаю, что делать с г-й Гангардт, знаю лишь, что она близкая родственница, кажется — дочь жандармского генерала, который однажды сажал меня во узилище и о котором студенты Казани сочинили песню:
Как полковник наш Гангардт
Сам не знает, чему рад
У студента под конторкой
Пузырек нашел с касторкой…
и т. д.
Не послать ли эту госпожу ко всем чертям для упрощения дела?
Пьеса Мереж[ковского]— обрадовала меня. Это — плохо, очень плохо. Это и не Павел, а Федор А. Толстого, — Федор там, где он похож на человека, а вообще это—не человек, но — некая туманная схема. Драмы я не вижу.
А посему считаю себя вправе — и даже обязанным — написать Павла, как я его вижу. Думается, что я вижу его хорошо, ясно. Для меня его драма — сомнение в праве на престол. Мережковский забыл о носе, о предательском носе Салтыкова на лице Романова. Летом я, наверное, напишу эту вещь.
А сейчас — кончаю повесть, кажется, интересную. Она будет названа «Житие» или как-то в этом духе. Герой — странник по святым местам.
Сегодня получил еще письмо от Вас[илия] Алекс[еевича]. Не можете ли Вы послать ему денег? Невыразимо мучает меня это дело, обещал и — не исполняю. Деньгами Пятниц[кого] — плачу свои долги.
Очень рад, что Вы написали в Америку, может быть, оттуда дадут.
Жму руку, желаю всего доброго.
В «Пролетарии» будут печататься мои заметки «Разрушение личности» — о современной литературе. Предложите немцам — не хотят ли они поместить эти заметки в своих партийных изданиях?
Начало завтра вышлю Вам.
Съезд литераторов-партийцев налаживается.
Из книг мне нужно еще
«Факелы», кн. 3-я;
рассказы о смерти Павла 1-го,
изд[анные] Сувориным.
Выпишите:
«Легенды европейских народов»,
«История сношений человека с дьяволом», издание Пантелеевых.
437
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
17 или 18 февраля [1 или 2 марта] 1908, Капри.
Дорогой друг!
Телеграмму Скирмунту послал. Почему Вы не предъявите иск к нему, раз он не хочет платить?
Вам не стоило писать о Юшкевиче так подробно, — вещь его не заслуживает ни малейшего внимания.
Мне же необходимо знать Ваш ответ на мое предложение издать в «Знании» несколько литературно-критических сборников, т. е. книг, в коих вместе с беллетристикой печатались бы статьи по критике и философии Базарова, Богданова, Войтоловского, Луначарского и мои. Если Вы не находите это совмещение удобным почему-либо — сообщите. Очень прошу о скором ответе.
«Шпиона» — оставьте пока в стороне, — .дней через десять я вышлю Вам новую повесть, размером она, я думаю, будет не меньше «Шпиона», а печатать ее необходимо сейчас же. Если это не очень нарушает Ваши планы, очень прошу сделать так.
Леонид прислал мне длинное и печальное письмо, оно наполнено разными ламентациями о его страданиях, о его действиях — ни слова. Ответил ему — зову сюда, чтобы окончательно «выяснить себе некоторые туманности в нем.
На два его письма я не отвечал, он пишет несмотря на это. Значит, туго ему теперь, когда его тащат с пьедестала и ставят на его место Куприна. Сей последний — просто болван! Что он пишет! Читали Вы «Суламифь»? Изумительно.
Рукописей я получаю много, но всё — шваль. Рассказ Катаева — прочитан, но автор прислал его без письма и без адреса, если он будет приставать к Вам — укажите ему это.
И еще раз — прошу ответа о сборниках. Выпустить их необходимо осенью, направлены они будут против «модернистов», «победителей» и всей этой шушеры во главе с основоположником их — Мережковским.
В «Mercure de France» Гиппиус излаяла Леонида, в № 1 «Весов» он назван — невеждой и дураком.
Что у Вас делается? Отсюда все это имеет вид битвы сумасшедших из-за розовой бумажки.
Всего доброго! Как Ваши процессы? И — здоровье?
Работаю 14 часов в сутки, слепну.
438
А. В. АМФИТЕАТРОВУ
Начало [середина] марта 1908, Капри.
Уважаемый Александр Валентинович!
Оберучеву — отвечено. Работа его — очень интересна по фактам, но полковник — не литератор. Сборники же «Знания» перегружены скучными вещами — вроде Дейча, к примеру.
Я рекомендовал Оберучеву поместить, его работу в «Образовании», а потом издать ее отдельной брошюрой.
Бурцеву — тоже отвечено. Поскольку могу быть полезен осуществлению этого дела — в той или иной форме — буду стараться.
Чествование «Льва Великого» — мною тоже плохо понимается. Вижу в этом начало какой-то игры, но — смутно все. Кажется мне, что всероссийское мещанство хочет устроить генеральную мобилизацию своих сил и что предполагаемое торжество должно играть роль как бы самосмотра. Если это так — жалко Толстого, и делу этому следует дать настоящее освещение. Каким образом? Подумаем.
Вы представьте-ка себе все это современное наше «культурное» общество: половиков, эстетов, кадетов и прочих не помнящих родства своего людей, — видите Вы их серый и душный вихрь вокруг колосса? Пусть он, Толстой, чужой мне человек духовно, но он краса и гордость моя, — разве он для того, чтобы за ноги его хваталась вся эта полуумная, разбитая, искаженная масса «неустойчивой психики»?
Проект воззвания — тускл и минорен. И вся эта затея — Вы правы — непонятна, если это не есть желание мещан объявить Толстого — всего! — своим. Преподлая экспроприация — не правда ли?
Написал я некую повесть и буду ждать о ней Вашего мнения, уверенный, что Вы по поводу этой вещи можете сказать мне много ценного, — больше, чем кто-либо другой.
Печататься она будет в «Знании».
Надо мне Вас видеть, очень надо! А поехать к Вам — не могу, ибо — работы на десять каторжан. Не найдете ли Вы время и охоты передвинуться сюда? Очень обрадуете, и думаю, что мы поговорим не без пользы друг для друга. Посему — отвечайте скорее, — можете ли?
Здесь милейший Луначарский, который кланяется Вам. Сей талантливый и любимый мной человече, слыша имя Ваше, всегда радостно улыбается. Здесь же — Фроленко. Поскорости явится Гусев, и жду Леонида.
Видите, какой цветник людей!
Так вот — приезжайте.
Книгу Вашу еще не получил, — спасибо Вам! А что своих не посылаю — не обращайте на это внимания; надо — пришлю хоть сто штук. Сим — богат.
Крепко жму руку, поклон супруге Вашей.
И — всего доброго!
439
К. П. ПЯТНИЦКОМУ
4 или 5 [17 или 18] марта 1908, Капри.
Дорогой друг — получил письмо № 9
