– Тогда шоколадное. – Она поднимает в воздух маленький кулачок. – Что дальше, Грэн? – спрашиваю я, переключая свое внимание на нее, пока загружаю «поп-тартс» в тостер.

Грэн ерзает на месте.

– Его народ отвернулся от него. Они имели на это полное право. А его первый рыцарь убил его и захватил трон. – Она фыркает. – Я сожалею о потере твоего отца, – подчеркнуто формально говорит она.

Я отмахиваюсь от нее.

– Почему он ополчился против своего народа? – Безумный король, мой отец. Он был злодеем во всех наших выдуманных играх.

Грэн качает головой.

– Никто не знает. И твоя мать всегда задавалась этим вопросом до того, как перестала быть собой.

– Получается, он не всегда был сумасшедшим?

– Он всегда был частью Неблагого Двора, – говорит она так, будто речь идет о чем-то грязном. Если мой отец – Темный король, то кем тогда являюсь я? Выражение ее лица и голос смягчаются.

– Нет, он не всегда был злым.

Из тостера выскакивает шоколадное печенье, и я кладу их на бумажное полотенце. У меня накопилось много вопросов к Грэн, но я не думаю, что смогу выдержать еще больше. И сомневаюсь, что только мне одной придется пережить это. Я усаживаюсь на свое место, опуская печенье вниз. Элли выхватывает их и принимается уплетать, пока они не остыли.

– Что дальше, Грэн? Что нам теперь делать? – Я вытягиваю руку, демонстрируя свои изменения.

Грэн хмурится в замешательстве.

– Ты… Твои родители рассчитывали, что ты вернешься домой.

Слова застревают у меня в горле. Она, должно быть, шутит. Но Элли подпрыгивает, посмотрев на Грэн своими распахнутыми глазами.

– Чтобы остаться? – пронзительно восклицает она, встревая в разговор прежде, чем я успеваю подобрать нужные слова.

– Чтобы править, – поправляет Грэн.

– Что? – взвизгивает Элли. – Ты хочешь, чтобы она туда вернулась?

Она шлепает меня по ноге, будто в этом моя вина.

– Ай, осторожней, – прошу я.

Грэн кривится.

– Элли…

– Нет! – Она выбирается из-под стойки, чуть не опрокинув при этом табуретку, сжимая в руке половину печенья. – Нет. Меня переполняют эмоции, и я собираюсь прятаться, пока не успокоюсь.

Она мчится по коридору, словно черно-зеленое пятно, и шипит на Грэн, когда та зовет ее. Дверь в ее спальню захлопывается с таким грохотом, что шкафчики над раковиной дребезжат.

Я вздыхаю.

– Ну, все прошло неплохо. – Грэн косо смотрит на меня. – Что? – спрашиваю я, стараясь не звучать слишком резко.

Она прижимает ладони к столешнице, словно пытается разгладить морщинки, появившиеся за последние полчаса.

– Ты должна вернуться.

С трудом сдерживаю горький смех, который грозится меня задушить. Еще вчера, услышав, что мне придется вернуться в то место, я испытала бы тайный восторг, который не смогла бы объяснить. Но побывав там?

– Там правит замечательный король. Кажется, они прекрасно обходятся без меня.

Она хмурится, и я впервые замечаю, насколько глубокие у нее морщины.

– Он не сидхе. Даже не его часть, он – чистокровный гоблин.

– И что?

Она практически шипит:

– Это неправильно!

Дрожащий вдох вырывается из груди. Не знаю, как терпела это так долго, но я чувствую, что переломный момент уже близок. Я не понимаю, почему ее так волнует, кто правит Двором, частью которого она даже не является. Почти два десятилетия у них правит король Гоблинов, но я не могу внятно выразить эту мысль.

– Хочу принять душ. – Мне нужна передышка. Даже смотреть на Грэн мне тяжело.

– Позже. Нам еще о многом нужно поговорить…

– Я собираюсь. Принять. Душ. – Я стискиваю зубы, пытаясь сдержать слезы. Она справляется со своими чувствами и держит язык за зубами, пока я ухожу.

* * *

Я поворачиваю вентиль с горячей водой до тех пор, пока вода не начинает обжигать, едва ли не оставляя ожогов. Тепло проникает под кожу, расслабляя мышцы, о состоянии которых я и не подозревала. Вода струится вниз, окрашиваясь в коричневый и серый от грязи и пыли, а частично и в красный от крови. Я даже не знала, что у меня идет кровь. И принадлежит ли она вообще мне. Скребу ладонями по коже, пока она не начинает щипать и саднить. Каждое мое движение бездумное и бесполезное – последнее средство отвлечения, прежде чем я попытаюсь разобраться в произошедшем. На душе повисла тяжесть.

Когда стекающая с меня вода становится прозрачной, я опускаюсь на плитку и затыкаю слив. На несколько секунд подставляю голову под струи воды, позволяя ей мгновенно залить мое лицо, а потом отодвигаюсь. Несколько слезинок выступают на глазах, хотя мне трудно понять, чье именно предательство вызвало их. Пока вода струится по спине, собираясь подо мной, я разрушаю свои защитные барьеры и позволяю мыслям, кружащим вокруг меня, словно акулы, вырваться.

– Я не человек, – шепчу себе под нос, проверяя, как звучат слова. Я даже не знаю, что это означает для меня теперь, и мое сердце щемит от боли. Как, черт возьми, я собираюсь быть собой, если больше не понимаю, кто я?

Я не только не человек. Это было бы слишком легко. Я не просто кто-то другой, а заблудшая дочь, наследница мертвого короля. К тому же психопата. Его народ никогда не забудет и не простит меня за то, из какого я рода. Я не могу вернуться назад, даже если захочу.

А хочу ли я?

«Нет». Я отбрасываю эту мысль, как только она проносится в моей голове. «Я не должна этого хотеть». Мурашки бегут по коже, напоминая обо всех руках, что касались меня прошлой ночью. При воспоминании о вкусе фейского вина меня передергивает и тошнит. Если обезумевший король ожидал моего возвращения туда, то он действительно был безумцем.

Король. Безумный король. Это слово кажется тягостным и неуместным для моего сознания. Оно не вписывается в мой мир. Я дрожу, прошептав:

– Кем я стала?

Дверная ручка дребезжит, и я вздыхаю. Тянусь вперед, выключая воду, когда Элли открывает дверь и проскальзывает внутрь. Даже не глядя, я знаю, что это она: кроме нее, никто не умеет взламывать старые замки. Она опускается на коврик для ванной, и нас разделяет одна душевая штора. Я жду, когда она заговорит.

После долгой минуты в тишине она спрашивает:

– Как думаешь, они когда-нибудь любили меня? Эмма и Грэн? Или я была просто страховкой?

Я зажмуриваюсь. Мне так ненавистна эта мысль. Я ненавижу Грэн за то, что она ведет себя так, будто мы должны быть признательны ей, будто должны снова пересечь завесу, будто вся та ложь, которой нас кормили всю жизнь, не имеет никакого значения.

Я хочу сказать Элли, что, конечно, они любили ее, ведь как могло быть иначе? Но я больше ни в чем не уверена.