Кто мог подумать, что в один прекрасный день пути наши скрестятся? В самом деле, мир не так уж тесен, особенно тот, в котором живем мы.

Глава двенадцатая

Я стоял в одиночестве на балконе, и холод сквозь тонкую туфлю начинал пощипывать пальцы. «Клинг, клинг», — пропел звоночек над входной дверью. Я бросил в сад недокуренную сигару и вернулся в мастерскую. Проскрипели ступени лестницы под двумя парами ног, и на пороге появились брат и его жена. Как часто бывает в таких случаях, наступила пауза — гости приглядывались друг к другу. Отец во все глаза смотрел на Фаннию. Она и в самом деле была хороша, я, помнится, подумал, что женщины выигрывают при свете живого огня. Камин горел ярким пламенем, поленья трещали, подобно петардам.

— Познакомьтесь, мой отец, — сказал Рудольф.

— Позвольте вас от души поздравить. — Отец обеими руками взял продолговатую ладонь Фаннии и прильнул к ней губами. — Надеюсь, мой сын с достоинством несет нелегкое бремя супружества?

Бестактно, даже очень бестактно, — отметил я про себя. «Нелегкое бремя супружества»! Ни для кого не секрет, что у Рудольфа слабое здоровье. Слабое? Слишком мягко сказано. Добродушная ирония престарелого адвоката. «О, мы отлично понимаем, каково молодой, красивой женщине жить с таким неуравновешенным мужем, который а́ propos мой сын». Отец говорит совсем не то, что думает, решил я, не может он этого думать. Брат стоял у двери, поджав губы, но глаза его смеялись. Потом подмигнул мне и прошептал: «Театр, ну, прямо театр!» Я понял, никакого примирения не будет. И все-таки надеялся. Но тут отец перешел ко второму действию и тем все окончательно испортил. Чопорный, важный, совсем как Су, он проследовал в дальний угол, взял свой черный адвокатский портфель, — щелкнули замки, блеснула серебряная монограмма А. Р., — и он извлек из большую шкатулку.

— Рудольф, — проговорила Фанния, — по-моему, это преступление, скрывать от нас такого отца!

— Вот именно преступление! — вместо Рудольфа ответил отец. — А это вам от меня небольшой подарок.

— Ай! — воскликнула Фанния.

У нее в руках переливалось ожерелье. Она подбежала с ним к зеркалу.

— Свет, зажгите свет!

Я зажег верхний свет. Ева вместе с моей мачехой щебетали перед зеркалом, поочередно примеряя ожерелье. Как быстро женщины находят общий язык! Тряпки, золото, серебро, и раздоров как не бывало. К черту, подумал я, опять Рудольф воздействует на мое мышление. Стоит ему взглянуть на меня, и я начинаю думать его мыслями: «Женщины не умеют радоваться в одиночку, они делят радость на две, на три, а то и на четыре части. Но удивительней всего то, что разделенная радость не становится меньше, наоборот, она вырастает вдвое, втрое и даже вчетверо». Тонко подмечено.

— Ха, ха, ха, — рассмеялся Рудольф. — Он подарил тебе ожерелье нашей матери! Вот это, я понимаю, практичность!

— Рудольф! — строго сказала Фанния.

Засим официальная часть церемонии была закончена, и, надо сказать, закончена неудачно. Отец с Рудольфом не замечали друг друга. Я познакомил брата с его мачехой, и с помощью Кризенталя гости обменялись несколькими фразами. Ева вышла в столовую накрывать на стол. Узнав, что Фанния изучает архитектуру, отец оседлал своего любимого конька. Влияние архитектуры на человека. Он говорил, что на психику влияют разнообразные факторы, но для жителей городов решающим фактором является архитектура. Гармонию любого сооружения наше сознание схватывает моментально, и полученное таким образом эстетическое удовольствие благоприятно действует на психику. Житель Нью-Йорка потому-то и отличается от жителя Риги, что Нью-Йорк не похож на Ригу. (Какое глубокое замечание!) А житель Лондона потому и похож на рижанина, что в основе архитектурных принципов двух городов имеется много общего. Парки, аллеи, невысокие дома. Покой.

— Вы бывали в Нью-Йорке и Лондоне? — спросила Фанния.

Да. Он ответил, что бывал. Говоря это, отец поглядывал на Рудольфа, стоявшего у окна. Да. Он побывал во всех европейских столицах, за исключением столиц Балканских государств. И, пожалуй, еще Испании. Уж так получилось, что не собрался в эти страны.

Рудольф повернулся и вышел. Я слышал, как скрипели под ним ступеньки. Хлопнула дверь на кухню.

И что важнее всего. Высота потолков! Если человеку приходится долго жить в квартире с низким потолком, он и сам как бы сжимается. «Вы только понаблюдайте, — с жаром продолжал отец. — Большинство людей ходит ссутулившись, с опущенной головой. Спросите их, где они живут. В новых домах. В квартирах с низкими потолками. И не последнюю роль играет окраска стен. Казенные маляры до того безобразно красят, что люди исподволь, сами того не замечая, набираются дурного вкуса».

Фанния сидела на синем табурете. Стройная, с тонкой талией и маленькой круглой грудью под белой блузкой. На щеках у нее заиграл румянец, но, может, виноват был огонь в камине. Ведь я же говорил ему, что Фанния с Рудольфом живут в так называемой малогабаритной квартире. К черту, подумал я, не такой уж отец скверный, каким пытается прикинуться. Несчастный, в общем-то, человек. Вот до чего доводит ирония. Он иронизирует над всем и вся, но поскольку ирония бессильна против тех, кого нет рядом, отец ее обращает против тех, кто под рукой. Когда никого нет поблизости, он, видимо, иронизирует над самим собой. Плохо дело. Очень плохо. Бледнолицый господин, как сказали бы индейцы, может лишиться кое-чего посущественней, чем скальп. Он может лишиться доверия.

На помощь пришел Кризенталь. Не говоря ни слова, он подался вперед, и на лице его появилось то самое знаменитое выражение: «Я знаю, что ты сейчас скажешь, — поспешил заметить отец, обернувшись к Кризенталю. — Ты скажешь, пусть каждый красит свои стены сам!» И отец пошел доказывать нецелесообразность такого подхода. Фанния улыбнулась моей мачехе, мачеха понимающе кивнула: «Ничего, потерпите немного».

Я осторожно прикрыл за собой дверь и спустился вниз по лестнице.

В столовой вдоль стен выстроились почерневшие от старости дубовые стулья, замысловатая резьба украшала их высокие спинки. Над столом висела позеленевшая бронзовая люстра. Горели только две лампочки, комната куталась в сумрак. У стен, втянув головы в плечи, плотно зажмурив глаза, затаились настороженные, сплюснутые чертенята. Я зажег всю люстру, черти выпрыгнули из тьмы и мигом превратились в спинки