воровства, капиталистическій строй стремится прежде всего создать въ средѣ самого общества противодѣйствующую силу, постоянную и равномѣрно распространенную на всѣ общественныя группы.

Выполненіе этой задачи возлагается на школу, религіозныя учрежденія и на семью. Эти три учрежденія призваны совмѣстно вселить въ человѣка еще съ младенчества ужасъ и презрѣніе къ ворамъ и къ воровству. Ужасъ и презрѣніе всасываются, такимъ образомъ, съ молокомъ матери и затѣмъ взращиваются и укрѣпляются въ теченіе всей жизни.

— Лучше умереть, чѣмъ посягнуть на чужую собственность!

Вотъ то общее настроеніе, подъ покровомъ котораго находится владѣніе собственностью. И тамъ, гдѣ нѣтъ этого настроенія владѣніе собственностью становится болѣе затруднительнымъ.

Какъ на примѣръ въ этомъ отношеніи можно указать хотя бы на порубку лѣсовъ.

Лѣсъ, въ крестьянскомъ мнѣніи, ничей, онъ Божій, и созданъ для всякаго, — и въ результатѣ этого мнѣнія получается своеобразное явленіе. Вообще къ воровству крестьяне относятся крайне отрицательно; пойманнаго вора они бьютъ до полусмерти, а часто и до смерти, — къ воровству же растущаго лѣса у нихъ какъ разъ обратное отношеніе. И никакіе карательные законы не въ состояніи охранить лѣса отъ порубки. Таково же отношеніе и тѣхъ же крестьянъ къ дичи на поляхъ, къ рыбѣ въ рѣкахъ. Общественная мораль (крестьянская) разрѣшаетъ пользоваться дичью и рыбой всякому, гдѣ бы онѣ не находились, безразлично: въ своихъ поляхъ, рѣкахъ и озерахъ или въ чужихъ. Это не преступленіе. И законъ безсиленъ бороться съ этимъ, какъ владѣльцы лѣсовъ, дичи и рыбы ни стараются отточить остріе его меча. Оно притупляется о камень крестьянской психологіи.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что если бы въ народныхъ массахъ существовало такое же отношеніе и къ собственности вообще, если бы создалось общее мнѣніе, что произведенное всѣми никому не принадлежитъ, и всякій можетъ брать столько, сколько ему нужно, — то владѣніе частной собственностью встрѣтило бы значительно большія затрудненія.

Заповѣдь: не укради! — во всякомъ случаѣ болѣе сильный стражъ, чѣмъ какая бы то ни было государственная организація.

Зодчіе капиталистическаго зданія это слишкомъ хорошо знали всегда — и именно эту заповѣдь положили во главу угла совокупности всей морали.

Нѣтъ никакого сомнѣнія, что убійство человѣка болѣе страшное преступленіе, чѣмъ кража кошелька. Этого никто не отрицаетъ, ни даже сами законы капиталистическихъ государствъ, налагающіе за убійство болѣе тяжкое наказаніе, чѣмъ за кражу. Однако, наряду съ этимъ, никакое убійство не падаетъ на человѣка такимъ позоромъ, какъ кража кошелька. Почему? — спросите вы.

Потому что на кошелькѣ покоится все зданіе данной общественной организаціи. Поэтому то заповѣдь, охраняющая этотъ кошелекъ отъ посторонней руки, и разрабатывается съ особой тщательностью, проводится чрезъ три инстанціи и укрѣпляется, какъ никакая другая. Можно даже сказать, что всѣ остальныя заповѣди весьма и весьма поистерлись, а эта одна горитъ все большимъ и большимъ блескомъ.

— «Не сотвори себѣ кумира» — это пустяки! Твори, сколько хочешь, кумировъ и какихъ угодно, никто на тебя за это и косо не посмотритъ.

— «Не пріемли имени господа твоего всуе?» — О, пожалуйста! Это просто предразсудокъ. Пользуйся именемъ твоего господа, какъ и всякимъ благопріобрѣтеннымъ…

— «Помни день субботній?» — Это выдумка соціалистовъ, для поощренія лѣни рабочихъ.

— «Чти отца твоего?» — Это да, но поскольку онъ является хранителемъ устоевъ капитализма. А ежели онъ крамольникъ, то вмѣняется тебѣ въ обязанность взять твоего отца за шиворотъ и тащить съ дворникомъ въ участокъ. И не только отца, но и мать, и бабушку, и брата, и сестру и всякаго ближняго. Позоромъ это считается только на крайней лѣвой.

— «Не убій?» — Ну, это смотря, какъ, гдѣ и когда. Убійство само по себѣ дѣйствіе безразличное, дурнымъ же или хорошимъ можетъ быть, смотря по обстоятельствамъ. Оно можетъ быть даже актомъ «благородства», какъ, напримѣръ, убійство на дуэли, на войнѣ.

— «Не прелюбы сотвори?» — Пережитокъ. Нынѣ эта заповѣдь замѣняется совершенно другой: женщины побѣжденныхъ принадлежатъ побѣдителямъ, — а вообще всякая женщина должна быть покорна тому, у кого есть кошелекъ.

— «Не послушествуй на друга твоего свидѣтельства ложна?» — О такихъ пустякахъ не стоитъ и говорить. Это не только пережитокъ, но и забытый пережитокъ, давнымъ давно сданный въ архивъ жизни и тамъ истлѣвшій безъ слѣда.

— «Не пожелай жены ближняго твоего?».. Но вѣдь это, во первыхъ, самое пріятное препровожденіе времени, во вторыхъ, это самое пожеланіе придаетъ человѣку свѣтскій лоскъ, кладетъ на него отпечатокъ пріятнаго во всѣхъ отношеніяхъ мужчины. Что и за мужчина, если онъ не вожделѣетъ къ чужой женѣ! Истинно свѣтскій человѣкъ самъ идетъ къ женѣ ближняго своего, а ближнему предоставляетъ свою жену.

Но, можетъ быть, первая заповѣдь объ исключительной авторитетности Бога осталась въ силѣ.

— «Азъ есмь Господь Богъ твой»?..

Можетъ быть несоблюденіе этой заповѣди ложится позоромъ на человѣка?

Смѣшенъ такой вопросъ въ наше время. Давно извѣстно, что Богъ нуженъ только «черни», какъ узда, сдерживающая «дурные инстинкты темной народной массы.

Сами авгуры капитализма давно сдѣлали изъ Бога смѣшное для нихъ самихъ и страшное для народа пугало, вооруживъ его единственной заповѣдью:

— Не укради!

Къ этой заповѣди прибавлена еще позднѣйшая:

— Почитай начальство и отдавай Кесарево Кесарю.

На сихъ трехъ камняхъ и зиждется капиталистическое зданіе.

Не полиція и не войско гарантируютъ его цѣлость, а именно эти три камня, заложенные въ самыхъ нѣдрахъ народной души.

И если профессіональные воры свободны до извѣстной степени отъ давленія этихъ камней, то только потому, что зодчіе капитализма въ свое время упускаютъ ихъ изъ виду, проходятъ мимо нихъ, оставляя ихъ въ сторонѣ отъ дѣйствія общественной морали.

Это дѣлается, конечно, не съ предвзятымъ намѣреніемъ освободить часть обывателей отъ давленія общественной морали въ ущербъ существующему строю. Боже сохрани! Такого злостнаго намѣренія у нихъ нѣтъ. Это выходитъ само собой, въ силу существующихъ условій жизни, потому что такъ… дешевле.

Ребенокъ родится отъ бездомной матери, не зная своего отца, — можетъ быть, блестящаго представителя капитала, — и растетъ на улицѣ, ночуя подъ заборами, въ канавахъ, въ собачьихъ конурахъ или въ подвальныхъ ямахъ, среди стоновъ и проклятій. И такъ выростаетъ, не зная о страшной заповѣди: не укради!

Эта заповѣдь, если и встрѣчается на его пути, то принимаетъ совсѣмъ не тотъ видъ, въ какомъ она является ребенку, имѣющему свой уголъ и своихъ родителей. Если тамъ она начертана огненными буквами въ облакѣ фиміама, окружающаго залитаго въ золото священника, если тамъ она вселяетъ ужасъ въ глаза любимой матери и неумолимо строго смотритъ изъ глазъ авторитетнаго учителя, — то тутъ, на улицѣ, въ канавѣ, въ подвальной ямѣ, у лотка продавца пирожковъ она является въ простомъ обнаженномъ видѣ.

— Если украдешь и попадешься, то больно побьютъ, или посадятъ въ исправительный домъ, а