Стихийность творческого процесса, свойственная романтической натуре Арно, с годами все больше контролировалась его сознанием, разумом. Но при этом музыка его всегда оставалась ярко эмоциональной, согретой живым чувством.

В памяти свежа дискуссия о перспективах применения серийной техники, завязавшаяся на одном из музыкальных форумов в Москве. После того, как обе стороны исчерпали свои аргументы, вдруг «вспомнили», что в зале находится Бабаджанян, которого тут же пригласили на эстраду дружными аплодисментами. По настоянию присутствующих, Арно исполнил свои «Шесть картин», чем и поставил в дискуссии точку: «математические расчеты» системы были, как всегда у Арно, подчинены живому току музыки.

Поразительный музыкальный слух Бабаджаняна и его замечательная интуиция отбирали то необходимое, истинно ценное, что ложилось в основу его произведений. Во многих жанрах армянской музыки он стал фактически проводником новых идей, концепций, выразительных средств. Серьезное воздействие оказало на него творчество Шостаковича (посвящение последнему «Скрипичной сонаты» Бабаджаняна считаю глубоко символичным). А «Квартет № 3» Бабаджаняна памяти Шостаковича – прекрасный памятник великому музыканту, перед которым преклонялся Арно.

Вероятно, я один из немногих счастливцев, кому довелось быть свидетелем всего творческого пути Бабаджаняна – от становления, мужания, вплоть до блистательного расцвета. Мне уже приходилось говорить, что мы с друзьями показывали друг другу свои произведения и в процессе работы, и после ее завершения. Но с годами сложилось так, что меньше стали показывать в процессе работы а больше – после завершения. И только Арно до конца дней своих продолжал делиться со мной в процессе работы. У него, можно сказать, это было потребностью[7]. И всегда это было одним из проявлений огромной общительности его натуры, так же как и следствием беспощадной требовательности к себе. Наверно, сомнения, поиск, отрицание и «утверждение через отрицание» – неотъемлемое свойство большого таланта.

Мысленно прослеживаю, как произведения Арно одно за другим уверенно занимали свое место в поступенном движении армянской музыки. Причем, не побоюсь сказать, каждое произведение. «Полифоническая соната» и «Героическая баллада», «Трио» и «Скрипичная соната», «Шесть картин» и «Виолончельный концерт», фортепианная «Поэма» и Квартет памяти Шостаковича, фортепианные пьесы, песни, музыка к драматическим спектаклям и кино… Все это богатейший, а главное – звучащий пласт нашей музыки. Для Арно не существовало «хороших» или «плохих» жанров: мерилом для него была музыка высокого качества. Ниже однажды заявленной очень высокой планки он не опускался никогда…

Бабаджанян творил в эпоху крайностей, «запретных зон, неправедных огульных обвинений и гонений, критики слева и справа… В этом окружении он шел своим путем, подчиняясь только своей тончайшей интуиции, велению своего большого сердца и совести художника-творца.

Буквально каждое произведение Арно имеет свою интересную историю создания, свою судьбу. Я не буду здесь подробно рассказывать, как свежо прозвучал «Вагаршапатский танец», ставший словно визитной карточкой Бабаджаняна раннего, «романтического» периода. Невозможно передать в нескольких словах, как «Полифоническая соната», определившая важную веху в армянской фортепианной музыке, в силу известной ситуации, сложившейся после Постановления 1948 года, должна была «умолкнуть» почти на десять лет (ее «реабилитация» состоялась лишь на «Закавказской музыкальной весне» 1958 года).

Многое можно рассказать об истории создания «Героической баллады», в последующие несколько десятилетий ставшей одним из наиболее исполняемых произведений концертного жанра (причем не только в армянской музыке!). Помню, как рождалось «Фортепианное трио» Бабаджаняна, первоначально задуманное как «Соната для скрипки и фортепиано». Известно триумфальное исполнение «Трио» в Москве Давидом Ойстрахом и Святославом Кнушевицким совместно с автором.

В 1959 году, семь лет спустя после «Трио», Бабаджанян создал свою знаменитую «Сонату для скрипки и фортепиано», премьера которой в Ереване в исполнении Яши Вартаняна и автора имела большой, заслуженный успех. К сожалению, показ «Сонаты» в Москве, на 5-м пленуме Союза композиторов СССР, не был воспринят однозначно. Далеко не все оценили новаторские черты этого произведения, где Арно предстал в совершенно новом качестве. Отчетливо помню, как критиковали Сонату на дискуссии. Автора обвиняли в отрыве от традиций, от национальной почвы и в других смертных грехах. Шостакович, наоборот, позвонил Бабаджаняну домой, поздравил его и сказал: «Хочу изучить Вашу “Сонату”». После чего взял у Арно ноты и долго не возвращал.

Как всегда, жизнь все расставила по своим местам. Вскоре после описанных событий состоялся очередной пленум СК Армении, где вновь прозвучала бабаджаняновская «Скрипичная соната». Один из многочисленных гостей пленума, уважаемый работник аппарата СК СССР, перед исполнением «Сонаты» спросил меня: пересмотрел ли Арно после критики в Москве музыку своего произведения? «Да, конечно, – слукавив, ответил я, – он сделал новую разработку 1-й части, почти заново написал 2-ю и многое пересмотрел в финале».

После исполнения «Сонаты» этот заслуженный деятель с удовлетворением воскликнул: «Вот это совершенно другое дело!» – «Я сыграл с Вами злую шутку, – ответил я. – Арно не изменил в “Сонате” ни одной ноты»…

Как говорится, жестоко, но факт!

Арно трудился всю свою жизнь, и композиторское наследие его очень значительно не только по качеству, но и количественно. Вынужденный перерыв в его работу вносила исполнительская деятельность (играл исключительно свои произведения). Михаил Малунциан включил его в качестве автора-солиста «Героической баллады» в большую гастрольную поездку Симфонического оркестра Армфилармонии по СССР в 1957 году. Арно часто выступал с разными дирижерами и оркестрами в городах Советского Союза (имя блестящего пианиста, автора «Героической баллады» было всегда притягательно для исполнителей и слушателей). Немало времени отнимали выезды за границу в составе различных делегаций и концертных групп. Думаю, что эти поездки много давали Бабаджаняну, и не только в силу его общительности: на публике он вновь и вновь проверял себя.

Он был, бесспорно, выдающимся пианистом, и не просто сильнейшим, но и стоящим особняком по стихийности таланта, по своеобразию и неповторимости видения мира. Поистине, здесь в досадное противоречие входили необъятные возможности его пианизма и невозможность (по нехватке времени, по болезни) их полной реализации.

А как обожал Арно свой инструмент, как его тянуло к роялю, как любил он музицировать! В обществе за рояль он садился, как правило, только по собственному желанию (не любил и даже обижался, когда его об этом просили). Под его необыкновенными пальцами рождалась музыка. Прекрасно играл он классику и романтику (предпочтение отдавалось Рахманинову и Шопену), был непревзойденным исполнителем собственных произведений, неподражаемо импровизировал – в любой манере; в стиле любого композитора…

Играя, уходил в себя, целиком погружаясь в музыку, и в этот момент для него не существовало никого и ничего. А присутствующие, полностью поглощенные его игрой, испытывали ни с чем не сравнимое наслаждение.

Связь Арно с Александром Арутюняном – и как