пяти лет. Его перекинули в Немуро с Хонсю, из Ниигаты. Осима был там заместителем начальника городского управления полиции, курировал русское направление, толк во всех русских делах знал и даже, что большая редкость для высокого полицейского чина с Хонсю, немного разбирался в языке. Получив под свое крыло всю полицию Немуро, Осима повел дела грамотно, и никаких серьезных проколов за пять лет у него не было. Мужик он с виду разумный, будем надеяться, в бутылку лезть не станет. Я же тоже числюсь в управлении дипломатом, так что авось сработаемся.

Но начать давать указания я все-таки должен сразу, не дожидаясь вопросов «снизу».

– Хорошо. Тогда давайте сделаем так. Вы ложитесь спать, а то вы ведь всю ночь провели на ногах. Я поеду в гостиницу, устроюсь, приведу себя в порядок. В девять встречаемся в ресторане. Посмотрим там все, а после обеда на час-два надо вызвать свидетелей.

– Переводчик будет нужен?

Не в бровь, а в глаз! Вот тебе и провинциал! Взять и вот так вот врезать начальству из центра может далеко не каждый. По уставу я, как офицер полиции, в чьи обязанности входит ведение дел с участием иностранных граждан, сам должен переводить опросы и допросы. Но одно дело, когда я в Саппоро разговариваю по-русски со свидетелем или задержанным один на один, а затем по магнитофонной записи воспроизвожу протокол на двух языках. И другое дело здесь, ведь, получается, я должен буду переводить Осиме все опросы, как какой-нибудь потрепанный кочевой жизнью и перманентной нуждой гид-переводчик из подозрительного турагентства, специализирующегося на поставках на Хоккайдо богатеньких туристов с Сахалина и Камчатки. Я ему что, мальчик?

– А у вас он есть?

– У нас три сержанта и два лейтенанта имеют право вести допросы на русском языке.

– А-а-а, великолепная пятерка. Это вы для них Ганина из Саппоро выписали?

– Для них. Но я и сам, вообще-то, планировал у него позаниматься.

«И вратарь, стало быть», – заключил я.

От моего друга Ганина я нахватался обрывков каких-то старинных советских песен, и они постоянно вылезают из моего языкового сознания, неизвестно по какому случаю и в связи с чем.

– Позанимаетесь еще, будет такой шанс.

– Не знаю, не знаю… Неудобно получилось перед Ганиным-сэнсэем. Надо его в Саппоро вернуть.

– Ну не раньше завтрашнего вечера. Пускай отдохнет тут у вас, суши поест, рыбу половит. Вы же ему рыбалку тут обещали, да?

– Да-да, конечно. Удочка для него уже готова. Мои ребята сейчас завезут ему ее в гостиницу.

– Кстати, о гостинице. Я поеду. И вы отдыхайте. Через два часа встречаемся в заведении Осаки.

– Хорошо… А вы, это…

– Что «это»?

– Вы Грабова не хотите посмотреть?

Как вам это нравится, а? Семь часов утра безмятежной, ленивой и сладкой субботы! Все миролюбивые и законопослушные граждане моей родной Страны восходящего солнца мирно посапывают, укрывшись занавесками, пологами, шторами, гардинами и портьерами от этого самого солнца, кто – свернувшись клубочком на родимом жестком футоне, раскатанном на благоуханном соломенном татами, кто – растянувшись самодовольным котом на дурацкой европейской кровати, с которой можно невзначай свалиться на жесткий курчавый палас. Впереди два дня праздности, лености и беззаботного прожигания самой долгой в мире жизни, бесконечное наслаждение истомой безответственности и радость получения в исключительную собственность времени, которым по рабочим дням надо делиться с ненасытным государством. А у меня что? В семь часов утра благословенного июльского выходного мне предлагают погрузиться в ледяную атмосферу полицейской «анатомички», чтобы полюбоваться распоротым и наверняка уже грубо зашитым трупом залетного браконьера-контрабандиста, а потом потратить драгоценные деньки своей мужской зрелости на поиски людей, доведших его до такого состояния. Нет, не столько скучно, сколько грустно на этом свете, господа!

– Ну, пойдемте, посмотрим вашего Грабова…

Осима провел меня в подвал соседнего корпуса, где у них устроен морг. Морг небольшой, сразу видно – провинция. Не то что у нас, в столицах – тридцать шесть камер в зале размером с авиационный ангар. Я повел плечами от нахлынувшего озноба и огляделся. Ярко освещенная круглыми операционными лампами комната величиной со школьный класс, трехэтажная холодильная установка на шесть персон, никелированный стол посередине, ряды полок с инквизиторскими принадлежностями и отбивающими аппетит посудинами с консервантами вдоль свободной стены.

Осима дал указание сопровождавшему нас в этой увлекательной экскурсии дедушке в прорезиненном фартуке и грубых каучуковых перчатках продемонстрировать нам Грабова. Дедушка крякнул, открыл ближайшую к нам ячейку в среднем ряду, вытянул из нее носилки с покрытым белой простыней трупом и на тележке подвез его к столу. Привычными движениями он ловко перетащил носилки с тележки на стол и сдернул простыню.

Грабов оказался крупным мужчиной за пятьдесят, с огромной грудью и высокими в горизонтальном положении массивными бедрами. Орлиный нос, глубоко посаженные глаза, залысины, черные волосы с проседью. Вздутый живот (судя по габаритам живота, да и всего тела, Грабов никаких диет не соблюдал), как я и предполагал, был зашит грубо, можно сказать, кое-как. Автоматически я отметил про себя, что, если за телом прибудут родственники и им его продемонстрируют в таком вот виде, скандала не избежать. Осима без труда прочитал мои мысли.

– Я уже дал указание его образить. Ночью было не до этого, но сегодня к обеду наш патологоанатом приведет знакомого хирурга из городской клиники, и к вечеру животик ему поправят.

– Хорошо-хорошо, пусть поправят. Вы уверены, что повторное вскрытие не потребуется?

– Не уверен, но врач сказал, что со всей этой «косметикой» надо торопиться – это же мертвец.

– Он же замороженный.

– Все равно, труп есть труп.

– Да-да, конечно-конечно.

Я встал у головы капитана. На кистях вытянутых вдоль тела рук чернели крабовые клешни. На груди Грабова красовался черный краб, изображенный уже целиком. Занятная татуировка. Обычно эти русские «морские волки» предпочитают якоря, Сталина, имена своих задасто-грудастых (ух и большие же женщины у этих русских!) Нинок, Танек и Олек. А тут краб и крабовые клешни, больше ничего.

– На спине у него есть что-нибудь?

– В плане ран?

– В плане татуировок.

– А-а, по-моему, нет. Перевернуть?

– Да нет, не надо.

Мы расстались с Осимой у дверей управления. Он вызвал для меня машину, мы попрощались, он отправился к себе в кабинет спать, а я плюхнулся на заднее сиденье довольно новой для провинциальной полиции «Хонды» и приказал водителю ехать в отель «Минато».

Войдя в гостиницу, я моментально вычислил в пустом холле осимовского «штатского». Мужчина средних лет сидел за низким столиком в кресле и потягивал кофе из банки. Как только я вошел, он быстрым хищным взглядом оценил меня, поставил банку на столик и поднялся было, чтобы поприсутствовать при моей регистрации, но, увидев, что