– Когда я пришел к канадскому агенту на улицу Стрэнд в Лондоне, его контора оказалась заперта.

– Сколько вы служите?! – в ярости завопил на него Макензи. – Вы что, не знаете, что нельзя перебивать офицера, когда он говорит? А приводить в порядок счет вам следовало с вашим собственным чертовым колониальным полковым казначеем! У меня же для вас здесь шестнадцать долларов и тридцать центов. Будете брать или оставите?

– Я в курсе этой истории. Передайте-ка его дело мне, – попросил Титженс. – Все очень просто: казначей выписал ему чек, но он понятия не имеет, как получить по нему деньги, а другого ему, конечно же, уже не выдадут…

Человек с невыразительными чертами крупного смуглого лица перевел взгляд с одного офицера на другого, а потом обратно, словно щуря свои черные глаза от света, к тому же на ветру. И завел бесконечный рассказ о том, как задолжал Жирноухому Биллу пятьдесят долларов, проиграв их на бирже. Скорее всего, он был наполовину китаец, наполовину финн. Он все говорил и говорил, разволновавшись из-за своих денег. Сам Титженс занялся бывшим пехотинцем Иннискиллингского полка, уроженцем Сиднея, и выпускником Университета Макгилла, натерпевшимся от японского Министерства просвещения. Взятые вместе, они произвели на него весьма замысловатое впечатление.

– Одной этой парочки с лихвой хватило бы, чтобы лишить меня разума, – пробормотал он себе под нос.

За спиной канадца, все время стоявшего прямо, была непростая личная жизнь, и давать ему в присутствии товарищей советы было нелегко, хотя самому ему это было без разницы. Он обсуждал все прелести девушки по имени Роузи, за которой уехал из Сиднея в Британскую Колумбию, девушки по имени Гвен, с которой сошелся в Аберистуите, и женщины по имени миссис Хозьер, с которой сожительствовал во время одного из отпусков в деревушке Бервик-Сейнт-Джеймс неподалеку от Солсберийской равнины. Пробиваясь сквозь непрекращающуюся говорильню китайского полукровки, он, демонстрируя завидное терпение, обсуждал их, объясняя, что не прочь бы порезвиться с каждой из них, доведись ему их еще раз повстречать. Титженс протянул ему черновик написанного для него завещания, попросил внимательно его прочесть и собственной рукой переписать в свою солдатскую книжку. А потом добавил, что сам его засвидетельствует.

– Думаете, моя сиднейская старушка из-за этого со мной распрощается? – спросил его собеседник. – Лично я считаю, что нет. Она же прицепилась ко мне, как клещ, сэр. Настоящий репейник, благослови ее Господь.

Выпускник Университета Макгилла начал еще больше путаться в и без того запутанной истории его отношений с правительством Японии. Оказывается, что, помимо чисто педагогической деятельности, он еще вложил немного денег в разработку неподалеку от Кобе источника минеральной воды, которую разливали по бутылкам и в таком виде экспортировали в Сан-Франциско. Его компания, по всей видимости, слишком уж попустительствовала всевозможным нарушениям японских законов и… В этот момент Титженс дал слово чистокровному французскому канадцу, столкнувшемуся с трудностями в деле получения свидетельства о крещении в миссионерской миссии на Клондайке, и в итоге тот прервал историю выпускника. После чего на стол Титженса гурьбой навалились несколько человек, не знавших особых проблем, но при этом стремившихся побыстрее завизировать все бумаги, дабы написать домой последнее письмо перед отправкой на фронт.

В противоположном углу комнаты под фонарями-«молниями» в металлической оплетке, висевшими над каждым столом, переливался опалом табачный дым из трубок, сжимаемых зубами сержантского состава; в воздухе, который от вездесущего цвета хаки солдатской формы будто покоричневел, превратившись в сотканный из пыли газ, поблескивали пуговицы и номера, свидетельствовавшие о принадлежности к той или иной части. Самые разные голоса – гнусавые, гортанные и заунывные – смешивались в сплошной, монотонный шелест, из которого время от времени выбивалась высокая, певучая брань сержанта из Уэльса: «Почему у фас нетт ста двадцати четырех? Почему, шерт возьми, у фас нетт ста двадцати четырех? Разфе фы не знаете, что фам положено иметь фаш сто двадцать четыре, шерт бы фас побрал?!» В тишине она казалась трагическим воем… Вечер тянулся на удивление медленно. Титженс очень удивился, бросив взгляд на часы: стрелки показывали лишь девятнадцать минут десятого. Он, оказывается, уже десять часов апатично думал о своих делах… Потому как дела эти, по сути, касались и его самого. Деньги, женщины, хлопоты с завещаниями… Все эти проблемы, появившиеся здесь с противоположных берегов Атлантики и со всего света, теперь приходилось разделять и ему. Мир наконец разродился бременем: в ночи выступала армия. Уходила на фронт. Так или иначе. А потом в атаку. И это наглядный срез мира…

Незадолго до этого Титженс заглянул в медицинскую карту стоявшего рядом с ним человека и увидел, что того отнесли к категории С1, что свидетельствовало о значительных проблемах со здоровьем… Скорее всего, так произошло оттого, что какой-нибудь член медкомиссии либо писарь по ошибке написал С вместо А, что как раз свидетельствовало бы о прекрасном здоровье. Звали солдата рядовой Томас Джонсон, личный номер 197394. У него было лоснящееся лицо, напоминавшее большой кусок говядины, до войны он работал поденщиком на полях Британской Колумбии в огромных владениях Раджли, троюродного брата Сильвии Титженс, напыщенного, как тот герцог. Титженса это раздражало вдвойне. Он не хотел никаких напоминаний о троюродном брате жены, потому что они напоминали ему о ней самой. На эту тему можно будет вволю подумать в тепле убогой солдатской постели в пропахшей парафином дежурке, когда на ее подернутых инеем брезентовых стенах засияет лунный свет. Да, о Сильвии он поразмышляет при луне. Но сейчас он решительно отгораживался от этих мыслей! Однако рядовой Томас Джонсон, личный номер 197394, представлял собой проблему еще и в другом плане, поэтому Титженс проклял себя за то, что заглянул в его медицинскую карту. Если бы этот бестолковый мужлан угодил в категорию С3, его даже в армию не взяли бы… Однако в его карте стояло С1! Но это все равно означало необходимость подыскать другого человека, дабы усилить личный состав, что наверняка выведет сержант-майора Коули из себя. Титженс поднял глаза на бесхитростную, выпяченную вперед, лоснящуюся, студенистую физиономию Томаса Джонсона с глазами цвета синего бутылочного стекла… Да у этого парня сроду не было никаких болезней. Просто не могло быть, за исключением разве что несварения желудка, когда он обжирался холодной, жирной, вареной свининой, в таких случаях его наверняка пичкали лошадиными дозами слабительного, которое, десять к одному, все равно не избавляло его от боли в животе. Титженс перехватил ускользающий взгляд темноволосого парня, поджарого, как настоящий джентльмен, в фуражке, околыш которой поражал своим невероятным красным цветом. Его мундир цвета хаки во многих