дома, с маленьким окном, из которого еле-еле пробивался свет. В мастерской воняло затхлостью, старой кожей, дегтем, из жилых комнат доносились плач детей, крики и ругань. Выясняли отношения две женщины — старая и молодая. Если перевести диалог на обычный язык, то старая называла молодую женщиной с пониженной социальной ответственностью, требовала, чтобы та сама следила за своими незаконнорожденными детьми, а молодая не оставалась в долгу — именуя собеседницу немолодой собакой женского пола, обожающей спиртные напитки.

Посередине, на низенькой скамейке, сидел сгорбленный мастер со слезящимися глазами, зажавший между ног «лапу», с насаженным на нее дряхлым башмаком, в который он забивал маленькие гвоздики без шляпок. А я думал, что сапожники используют только деревянные шпильки. Разумеется, сапожник босой, а отросшие ногти на ногах впору не стричь, обрубать зубилом.

Вперемежку лежала обувь — нуждающаяся в ремонте и отремонтированная. На старом сапожнике фартук с карманами для инструментов, но он забывал вставлять их обратно — клал рядом, а потом терял, погребая под ворохом обуви. Матерясь, принимался искать то шило с крючком, то клещи с длинными искривленными губками (такими можно зубы драть!), то молоток.

Время от времени сапожник поднимал голову и настоятельно просил своих милых женщин кричать не слишком громко, иначе ему придется принять к обеим меры э-э нетрадиционного сексуального характера. Женщины, прекратив взаимные упреки, тут же откликались и убедительно просили его не вмешиваться, а иначе тот сам будет наказан — нетрадиционно и сексуально, да еще и предметом, предназначенным для иных целей.

Пока сапожник приколачивал мой каблук, пришлось стоять, опираясь на косяк, потому что табурета для посетителей или лавочки не предусмотрено.

Каблук сапожник приколотил качественно, за работу взял немного — один алтын, но еще раз являться в эту мастерскую — боже упаси! Если хозяин дома и его женщины перейдут к делу, в разборки вступать не стану, разнимать — тем паче, сразу сбегу. Но удирать в одном сапоге по снегу не слишком удобно.

Сейчас я стоял перед входом в иную сапожную мастерскую — двухэтажное здание, где второй, деревянный этаж, жилой, а первый как раз и был отведен под продажу, ремонт и изготовление обуви. На Воскресенском проспекте именно так — на первом этаже мастерская или лавка, а на втором апартаменты хозяина и его семьи. Я бы назвал это заведение ателье, но в Череповце такое слово пока применялась лишь для фотосалона господина Новикова. Так что, пусть будет «Сапожная мастерская Пятибратова».

Леонтий Васильевич Пятибратов, казначей тюремного благотворительного общества, продолжил дело предков — сапожников, проживавших здесь с тех времен, когда Подмонастырскую слободу, села Никольское и Федосьево обратили в город. Возможно, что жили они тут и раньше, но Пятибратов не очень интересовался собственной родословной, равно как и тем, чтобы влиться в ряды купечества. Его вполне устраивал статус череповецкого мещанина. Что ж, у каждого своя гордость. Вон, Иван Андреевич Милютин не хочет становиться потомственным дворянином, хотя у него имеются такие возможности. Еще кто-то был, покруче нашего Милютина, гордившийся тем, что он принадлежит к купеческому сословию. Да, точно. И не кто иной, как Московский городской голова Николай Алексеев — инициатор создания в Москве водопровода и канализации, а еще основатель знаменитой психиатрической больницы, прославленной в песне Владимира Семеновича. Но масштабы Москвы и Череповца, как мы понимаем, несопоставимы.

Пятибратов начинал подмастерьем у отца, а теперь вон, имеет мастерскую, да еще и магазин.

Толкнув дверь, с удивлением прислушался к звону колокольчика. А что, здесь их тоже цепляют?

Только вошел, как ко мне подскочил старший приказчик, одетый в европейский костюм, с неизменным — чего изволите?

Вот, этого, надо сказать, я и в своем мире не очень любил. Вошел, надо бы осмотреться, а тебе сразу в нос — вам помочь? Другой вариант — если тебе понадобился продавец-консультант, а его отчего-то нет.

Не отвечая на вопрос, огляделся. Прямо широкая деревянная лестница, ведущая на второй этаж, в жилую часть дома. Слева — обувной магазин, с полками, заполненными товаром. Справа, судя по звукам, доносившимися из-за закрытых дверей — мастерская. А вон там имеется закуточек, прикрытый бархатной шторой, где с клиента мерку снимают.

Теперь, оценив обстановку, сказал:

— А изволю я, братец, твоего хозяина увидеть.

— Прошу прощения, сударь, невозможно-с, — поклонился приказчик. — Господин Пятибратов очень занят. Думаю — мы и без хозяина сможем помочь. Вам что — готовую обувь подобрать? Или на заказ станете делать?

— Голубчик, я не за обувью, мне ваш хозяин нужен… — принялся я объяснять, но приказчик меня тут же перебил:

— Сударь, еще раз прошу прощения, но Леонтий Васильевич занят. Он не любит, если его в этот момент отвлекают…

Не выдержав, я рявкнул:

— Ты мне сказать-то дашь, или нет⁈

От моего рыканья приказчик остолбенел и втянул голову в плечи. Заметил краешком глаза, что слегка обалдел и второй приказчик, стоявший около полок с мужской обувью, а еще в позе оловянного солдатика замерла девушка в темно-коричневом платье, расположившаяся у женского отдела.

А Пятибратов-то молодец. Ни у кого из прочих торговцев пока не видел женщину в качестве продавщицы. Обувь женщинам подбирают мужчины, что они смыслят?

— Передай хозяину, что пришел титулярный советник Чернавский — его коллега из Череповецкого тюремного отделения Новгородского комитета общества попечения о тюрьмах.

Ишь, оказывается, в экстренной ситуации, я даже полное название благотворительного общества могу вспомнить.

— Виноват, ваше благородие, так бы сразу и сказали, что вы судебный следователь… — забормотал приказчик, но теперь уже я его перебил:

— А ты мне дал возможность сказать? Затараторил — хозяин занят, хозяин занят. Ты вначале выслушай, потом говори. — Слегка смягчившись, сказал: — Леонтию Васильевичу передай, что я надолго его от дел не оторву. Займу минут пять, от силы пятнадцать его драгоценного времени. Мне только спросить… Если не сможет, пусть скажет, когда в Окружной суд подойдет, я его там подожду. Скажем, завтра, часиков в девять ему должно быть удобно. Подожди, — остановил я приказчика, уже принявшего низкий старт. — Чем таким важным хозяин занят?

Подумалось — может, хозяин обувного ателье вымачивает сейчас шкуры в каком-нибудь химическом растворе и время у него строго регламентировано? Типа — в растворе дубовой коры двадцать минут, а в настое формальдегида натрия — ровно семь. Недодержать нельзя, и передержать плохо. Мне-то откуда знать — сапожники сами кожу выделывают или готовую получают?

— Леонтий Васильевич самолично выкройки делает, сам кожи режет, — заговорщически сообщил приказчик.

— Тогда