Когда умирал Сталин в марте 1953 года, советский народ и впрямь испытывал недостаток многих товаров, поскольку «отец народов» уделял первостепенное внимание милитаризации экономики, а вовсе не производству потребительской продукции. Но преемники Сталина стали постепенно менять структуру экономики, налегая на синтетические ткани, бытовую технику и жилищное строительство. Расселиться нормально удалось, правда, лишь меньшинству, но тканей и одежды хватило на всех. Другое дело, что за то время, пока мы догоняли передовые страны по общему числу носков, штанов и башмаков, на Западе произошла потребительская революция. Там приоделись все, кроме самых уж бедных, и средний обыватель стал выбирать одежду в соответствии с личным стилем, господствующей модой и высокими требованиями к качеству.

В СССР стареющие руководители партии, страны и промышленности не уделяли этим происходящим на Западе переменам серьезного внимания, поскольку их взгляды сформировались еще в 1930‑е годы – во времена социалистической индустриализации и буржуазной Великой депрессии, когда на Западе и впрямь нищета была широко распространена. Памятуя про ужасы нерегулируемого капитализма, советские старики 1970‑х гордились тем, что у нас-то наконец все приоделись. А про тех, кто по-прежнему был недоволен, говорили, что он, мол, с жиру бесится. Но бесились на самом деле не жирные, а, наоборот, преимущественно те, кто отличался красивым телосложением и хотел свою красоту одеть во что-то ее подчеркивающее, а не уродующее. С этим-то как раз и возникали серьезные проблемы, породившие представление о дефиците.

Помимо западных кинофильмов, демонстрирующих, как может выглядеть хорошо одетый человек, в СССР (в Прибалтике) появились модные журналы, детально описывающие, что представляет собой хорошая одежда. Наши журналы и те, что порой проникали из‑за рубежа, порождали спрос, который никак уже не способна была удовлетворить советская швейная и обувная промышленность.

При этом надо заметить, что импортная продукция в принципе не могла свободно поступать на советские прилавки. Если сегодня торговля обычно предлагает отечественные и зарубежные товары «вперемешку», то в 1970‑х импорт был жестко отделен от всего производимого нашими заводами и фабриками. Ни один магазин (даже самый крупный, фирменный) не мог приобретать зарубежные товары по собственному желанию, ориентируясь на спрос покупателей. В СССР существовала монополия внешней торговли, то есть импортные закупки планировало государство, и для них специально выделялась валюта. Иногда поговаривали, что если престарелая супруга министра внешней торговли сочтет тот или иной зарубежный товар слишком вызывающим и не вполне соответствующим идеалам социализма, то он уже не сможет появиться ни на одном прилавке страны. Возможно, роль VIP-супруги молва несколько преувеличивала. Но нет сомнения в том, что принципиальная возможность купить за рубежом для миллионов советских потребителей джинсы, колготки или виниловые пластинки с записями модных групп зависела в первую очередь от воли и желания очень узкой группы пожилых высокопоставленных персон, а даже не от наличия у страны соответствующих валютных доходов и не от цен мирового рынка. Внук Алексея Косыгина рассказывает, что его дедушка съездил однажды в Италию, обнаружил там плащи «Болонья», купил для всей своей семьи, и так ему эта одежда понравилась, что через некоторое время он купил для страны завод по производству ткани, из которой эти плащи делались [Гвишиани 2004: 96].

Если относительно необходимости закупок зерна или, скажем, важнейшего производственного оборудования при Брежневе в основном не возникало сильных сомнений и ради этого даже осваивались нефтеносные земли Западной Сибири, то относительно импорта модных товаров консерватизм старшего поколения и монополия узкой группы лиц при принятии решений оказывались судьбоносными. Целое поколение советской молодежи должно было искать вожделенные джинсы у спекулянтов, а не в государственной торговле. Исключения были связаны с теми случаями, когда братские социалистические страны осваивали у себя импортозамещение, а затем от щедрот своих (точнее, для сбалансирования внешней торговли) продавали свой модный товар Советскому Союзу. Наши внешнеторговые старцы брали, грубо говоря, джинсы за нефть не потому, что хотели удовлетворить спрос советской молодежи, а потому, что надо же было с «братушек» за наши ресурсы хоть что-то брать.

Советская одежда была не только внешне, но и «внутренне» чрезвычайно консервативной. В том смысле, что использовала старые традиционные материалы, из‑за которых порой становилась очень тяжелой и сильно помятой. Проявлялось это во многих случаях, но ярче всего с чрезвычайно модными в 1970‑е дубленками. Помнится, как-то я подавал такую дубленку однокурснице, и от неожиданно большого веса чуть не выронил ее одежду из рук. Средневековые рыцарские латы, наверное, были не тяжелее. «Как ты такое носишь, бедная?» – поинтересовался я. Хотя на самом деле она была не бедная, а сравнительно богатая, поскольку могла позволить себе дорогую дефицитную дубленку. Стремление выделиться из серой людской массы обрекало людей порой на дополнительные неудобства сверх тех, которые они и так претерпевали в общении с нашей своеобразной торговлей.

Знакомиться с одеждой советский человек 1960–1970‑х начинал, естественно, в детстве, облачившись в не допускавшую разнообразия школьную форму. Поначалу она была серенькой и чрезвычайно унылой. Хотя обладала одним важным достоинством: на ней не видна была грязь, активно собираемая мальчишками, елозившими по полу на переменах. За время моей учебы форму реформировали, и нас облачили в синие костюмы, выглядевшие наряднее, но не скрывавшие собранной за учебный день пыли. Только количество пыли на одежде и оставалось признаком мальчишеской индивидуальности. Иного разнообразия учителя не допускали. Мы, впрочем, от этого не слишком страдали, поскольку о том, чтобы хорошо выглядеть, думали не мы, а в основном девочки, наряженные в однообразные коричневые платьица. Возможно, на их взгляд убогость школьной формы была ужасающей, но мне казалось, что это не самая страшная черта уравнительного общества, поскольку в 1970‑е советское ханжество понемногу отступало и длина платья моими одноклассницами активно варьировалась. А когда взгляду мальчишек открывались вдруг красивые ножки, все недостатки расцветки и покроя одежды отходили на задний план.

Почти столь же однообразной, как одежда школьников, была одежда пенсионеров, которые часто просто донашивали вещи, купленные в годы активной трудовой жизни. Одна моя знакомая старшего возраста, выходя на пенсию в начале 1980‑х, купила новую одежду со словами: «Это, наверное, последнее пальто в моей жизни». А было ей тогда, естественно, лишь 55 лет. Советские старики выглядели единообразно в силу общей для всех поношенности и затертости одежды минувших эпох. В принципе, никто не мешал им «модничать», и даже размер пенсии иногда позволял обновки, но редко кто на это решался. Не принято было. Возможно, поэтому одним из самых шокировавших советского человека впечатлений от западного