Однажды субботним утром я села на велосипед и отправилась в партизанский лагерь возле Сан-Дамиано, красивого средневекового городка в горах, ехать до которого было минут сорок. Помню, что в корзинке велосипеда я везла шерстяные фуфайки и носки, которые жительницы Ромитуццо вязали для партизан. Женщины все продумали: вещи они свернули так, что те стали похожи на одежки для малышей. Маленькие свертки были перевязаны обрывками ленточек и кружев, которые женщины сумели наскрести по швейным шкатулкам. Одна даже нашла и заштопала замусоленного вязаного зайца – старую игрушку своего сына, которому теперь предстояло присоединиться к партизанам. Если бы кто-нибудь спросил, куда я направляюсь, я ответила бы, что еду навестить недавно родившую кузину. Но под зимним пальто у меня крест-накрест висели сумки с действительно ценным грузом: в одной сумке были револьверы и пистолеты, в другой – патроны.

Добраться до Сан-Дамиано быстрее всего можно было по главной дороге, ведущей на юг, – виа Сенезе. На ней, метрах в ста от церкви Святого Христофора и кладбища при церкви, был пропускной пункт, где обычно дежурили двое немецких солдат. Ромитуццо, в отличие от исторических памятников вроде Сан-Дамиано или транспортных узлов вроде Кастельмедичи, не представлял собой ничего важного, но в долине действовали бойцы Сопротивления, и немцы предпочитали знать, кто входит в городок, а кто его покидает. Я с самого начала взяла за правило мелькать там почаще – то к подружкам, то по грибы, то еще с какой-нибудь невинной целью. Пару раз меня останавливали, чтобы проверить документы, но скоро перестали. Однако на этот раз все вышло иначе.

Приближаясь к пропускному пункту, я разглядела, что на дежурных сегодня не серая полевая форма вермахта. У этих двоих были красные нашивки и красные петлицы добровольцев СС. Значит, это не чужаки, которые несут службу в чужом захолустье. Передо мной итальянцы – может, даже уроженцы Тосканы. Им знакомы эти места, и если они нас еще не знают, то у них есть возможность разузнать о нас все.

Не скажу, какое чувство было сильнее – отвращение или страх. В какой-то момент мне страстно захотелось повернуть, но я, конечно, удержалась. Повернула – значит, виновна. К тому же я везла партизанам оружие, в котором они нуждались. Оружия везде не хватало. Поэтому я уверенно покатила дальше, и когда один из эсэсовцев знаком приказал мне остановиться, я предъявила ему свертки и изложила историю о предполагаемой кузине. От волнения я стала необыкновенно болтливой и даже придумала имена и малышу, и его братьям и сестрам, однако тут же их перезабыла. Все это время эсэсовец не спускал с меня глаз. А я не смела взглянуть на него – вдруг я его знаю?

Мой рассказ явно не убедил эсэсовца, и неудивительно. Нахмурившись, он принялся рыться в тугих шерстяных свертках, прощупывая, поворачивая их в руках так и эдак. Наверное, решил, что внутри что-то спрятано. Меня затошнило; я молилась, чтобы он не начал развязывать ленты, потому что в таком случае он увидел бы, что все это предназначается не детям, а взрослым мужчинам. Лямки сумок врезались мне в плечи, в бок упиралась рукоятка пистолета; думать я могла только о судьбе Берты и о том, как легко я могу разделить ее.

Вдруг звякнул велосипедный звонок. Я подняла взгляд. Со стороны Сиены катил наш приходской священник – маленький кругленький старичок, дон Ансельмо. Он мне ни капли не нравился. Из проповедей дона Ансельмо можно было заключить, что коммунизм для Италии еще большее зло, чем нацистская оккупация, а я, хоть и не была коммунисткой, знала, на чьей я стороне. Я вдоволь наслушалась его проповедей, потому что мать всегда таскала меня на воскресную мессу. В этом для меня беды не было, потому что я, в отличие от Акилле, верила в Бога. Но мне не хотелось ходить в церковь Святого Христофора – церковь дона Ансельмо. Мне хотелось ходить в церковь Святой Катерины, где энергичный молодой дон Мауро проповедовал о безграничной любви Господа и о нашем долге заботиться о вдовах, сиротах и странниках.

– Мне тоже не нравится дон Ансельмо, – сказала мама, когда я высказала ей свое мнение. – Но дон Мауро бунтарь не в меру, ему на роду написано влипнуть в неприятности. Святой Христофор куда безопаснее.

Логика матери была мне противна, но я ее понимала. И отлично знала, что наградой за послушание станет свобода, а значит, я смогу и дальше делать свое дело. Поэтому я каждое воскресенье выслушивала, как дон Ансельмо нападает на коммунизм, и с каждым воскресеньем дон Ансельмо нравился мне все меньше. Однако, увидев, как он приближается к пропускному пункту – дурацкая шляпа с круглыми полями, сутана хлопает на ветру, – я подумала, что мать, может статься, права и тот факт, что я хожу в церковь Святого Христофора, хоть немного, но поможет мне. Я не знала, что делать.

Эсэсовцы, наверное, видели дона Ансельмо, еще когда тот покидал Ромитуццо. Может быть, они знали его, а может, просто доверяли ему как священнику. Как бы то ни было, один из постовых просто махнул ему, но дон Ансельмо с улыбкой помахал в ответ и остановил свой велосипед рядом с моим.

– Ба, да это Стелла Инфуриати! – воскликнул он, словно мы столкнулись на рыночной площади. – Куда это ты собралась? Погода сегодня уж больно противная, холодно.

– Везу подарки кузине, она недавно родила, – машинально сказала я и тут же пожалела о сказанном, потому что дон Ансельмо знал все обо всех и мигом раскусил бы мое вранье.

Дон Ансельмо протянул руку и коснулся одного из сверточков.

– Вот и хорошо. Передай кузине мои самые добрые пожелания. Ребеночек ведь у Терезы родился? У кузины Терезы?

– Да. У кузины Терезы.

– Я ее помню. Очаровательная молодая женщина. Ну, храни тебя Бог.

Дон Ансельмо улыбнулся эсэсовцу, тот сердито зыркнул на него и жестом велел мне проходить.

Не мешкая, я села на велосипед и не останавливаясь крутила педали до самого Сан-Дамиано. Все это время я ломала голову, почему дон Ансельмо не только не уличил меня во лжи, но еще и сам присочинил. Да с какой легкостью! Но если он истинный христианин, если он вообще человек, он просто не позволил бы мне разделить участь Берты. Объяснения лучше я придумать не смогла, и на тот момент оно меня вполне устраивало.

* * *

Возвращаясь в город, я заметила, что дон Ансельмо возится