друзей, которые постоянно восклицали разными эпитетами, типа: О что б я так жил! Чего так не служить! Обо мне бы так кто-нибудь так позаботился! Ещё были ехидные вопросы, в роде - не нужен ли Николаичу зять, на которые сам Николаич всегда показывал внушительных размеров кулак, тому, кому вздумалось на место зятя претендовать. Но в основном он почти всегда отшучивался, при этом краснея как рак и бурча что-то не разборчивое себе под нос. За какие-то недели до первых взрывов, он робко признался дочери, что в те минуты чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Уже тогда Таню сначала шокировало, а затем насторожило это неожиданное признание. Не то чтобы для неё явилось новостью, что отец её любит, он всегда проводил с ней много времени, часто баловался, и ни разу за всю жизнь её не ударил. Все знания, благодаря которым она до сих пор была жива, Таня была обязана своему отцу. Он никогда не перекладывал с себя ответственность за её проносы, на мать, когда та была ещё жива, а после её смерти его забота о Тане как о единственном оставшемся родном человеке только удвоилась. Она не помнила, чтобы отец когда-то петлял как заяц, отлынивая от её общества, мол, устал, не пойдём гулять, как-нибудь потом сходим в кино, в другой раз возьму тебя на рыбалку, или на охоту. Он именно занимался её воспитанием, и научил дочь всему что знал сам. Любой о таком отце мог бы только мечтать. Но вот в таких вопросах как любовь и всё такое, он был, как бы это сказать, не очень-то словоохотлив, а подобная откровенность являлась и вовсе чем-то из ряда вон выходящим. И вроде бы ничего плохого не случилось, такому только радоваться надо, но вот у Тани почему-то получилось порадоваться только внешне. С тех пор её беспричинно преследовало тревожное ощущение, что за этим, на первый взгляд светлым и позитивным разговором, стояла какая-то мрачная, зловещая тень. Как будто после неожиданного признания отца, пошёл обратный отсчёт, несущий по своему окончанию что-то очень нехорошее. Если бы она знала, что не пройдёт и месяца, как настанет время, и отцу придётся навсегда уйти из её жизни. Что больше она никогда его уже не увидит. Сейчас девушка много думала о том дне, ей казалось, что отец наверняка чувствовал что-то похожее на её собственные переживания. Чувствовал, что нужно сказать сейчас, потому что потом вероятно ничего сказать уже не сможет.

А теперь папины друзья гоняют Таню по всему району. Ищут её по безлюдным улицам, в пустующих зданиях, с вовсе не пустующим оружием. Готовые в любое время навести на неё автомат и без колебаний нажать на спуск.

- Как стремительно и кардинально всё может поменяться. - вслух удивилась своим мыслям Таня.

Она зашла за девятиэтажный дом и оказалась на самом краю большой не ровной площадки, бывшей когда-то не то парковочной зоной, не то подготовленной под застройку территорией, точно сказать сейчас уже было невозможно. На другой стороне улицы, слева, виднелся небольшой продуктовый магазин, с навеса, на одном металлическом тросе болталась вывеска. Зелёными большими буквами, заскорузлыми от облупившейся краски, на ней значилось, "Лагуна". Банальнейшее название для продуктового магазина, сколько таких Лагун по всей России, наверно не счесть. Слева на расстоянии ста метров гнили обветшалые сараи, сразу за которыми возвышались бетонные панельки, резко контрастируя с тянувшимися от них в противоположную сторону, облупленными разноцветными двухэтажками, построенными ещё при царе горохе. По этой части района можно было проследить сразу три эпохи, покошенные деревянные Сталинки, кирпичные Хрущевки, и современные, бетонные типовые здания. На самом деле таких мест в любом городе очень много, просто люди редко обращают на такие вещи внимание. Таня и сама раньше не обращала, а вот сейчас что-то бросилось в глаза. Это был тот самый открытый участок, который следовало преодолевать бегом. Неприятно колола мысль, что как бы быстро она не умела бегать, если армейцы догадались выставить где-нибудь на высоте наблюдение, то шансов пересечь не замеченной, чистый, без каких-либо укрытий стометровый пятак земли, у неё не было абсолютно не каких. Уповать на то, что пока она перебегает улицу, наблюдение будет смотреть в другую сторону, станет разве что идиот. И обойти это место ни как нельзя. Точнее можно, но не конструктивно, больше нигде улицы района так близко друг к другу не расположены. Участок, слева срастался с парковкой, или что это? И переходил в широкую, застроенную старыми домами улицу, а справа, также расширяясь, тянулся к двухполосной бетонной трассе, которая огибала весь район целиком, уходя аж на покровский тракт. Другого пути в любом случае нет, как и нет времени, которое быстро сокращалось наступающими на пятки военными. Так что если бежать, то только здесь, и прямо сейчас.

Татьяна подобралась, готовясь к рывку. Только бы не свалиться от боли, где-нибудь на полпути. Если травмированная спина не даст ей быстро пересечь открытую местность, и вояки её заметят, можно с уверенностью считать себя трупом.

Неожиданно, совсем не далеко послышался громкий крик, кто-то командным голосом, заставившим укатится в пятки Танино сердце, приказал к бою, голосов стало больше, и они тут же потонули в раскатах длинных автоматных очередей. Стреляющих было много. Татьяна в ужасе вжалась в землю.

- Нашли! - палила мысль, казалось во всем теле! - Догнали! Вояки, каким-то образом все-таки её выследили, и догнали, и теперь долбят по ней со всех стволов! Не уйти!

Девушке потребовалось немало времени, чтобы вернуть себе самообладание и понять, что стреляют не в неё. Она осторожно подняла голову и щурясь, торопливо огляделась вокруг. И точно, пули над головой не свистели, рикошетом от стены не били, людей нигде не видно. Но с кем у армейцев может завязаться такой бой, тем более на исконно их территории? Густая стрельба шла, буквально в ста метрах от неё, со стороны двора с детской площадкой. Раскатистое эхо отражалось от стен пустых бетонных зданий, и ощущение того что стреляют прямо здесь не покидало не на секунду, дергая натянутые до предела нервы. Только сейчас она поняла, что в сумбуре не слаженного автоматного грохота, едва различаются ещё и душераздирающие вопли людей, которые почти полностью потонули в оглушительном рокоте, несмолкающего ни на секунду оружия.

И вдруг весь этот шум заглушил чудовищный по своей громкости рев! Эквивалент децибел этого звука был совершенно несоизмерим, он ощущался всем телом, казалось, что даже внутренности