Съемочная площадка расположилась на Бедфорд-стрит, в доме из коричневого камня с уютным, тихим патио, увитым плющом. Вест-Вилладж перед Проспект-Хайтс. На следующий день они снимали сцену вечеринки в патио, где муж и жена принимали родителей бойфренда своей дочери. Пино-гриджо и бисквиты. Две юные актрисочки десяти и одиннадцати лет целовались с языком для селфи. И тут пошел дождь. Сегодня утром предстояло снимать сцену завтрака, только с ним. Он и Джейн – и семнадцать людей, которые могли умереть, нет, должны были умереть. Если бы они умерли, то остался бы только он, и она, и такси, и бездомные, и у него не осталось бы выбора.

На Бедфорд-стрит она подошла к вагончику реквизиторов «Merсedes-Sprinter» и дала команду водителю Рикки разгружаться. Он сидел на тротуаре и курил. Ключи висели на карабине, пристегнутым к ремню мешковатых джинсов. Его взгляд всегда был похотливым, и Джейн не любила оказываться с ним наедине, даже на оживленной городской улице.

– Мне нужны вещи из отдела С, – сказала она.

Ей всегда было легче командовать мужчинами, чем женщинами.

Рикки кивнул и подмигнул. Джейн знала мужчин, которые хотели трахнуть ее, только когда видели, но были и такие, кто думал об этом по несколько раз на дню. Она понимала, что на этой площадке она была единственным вариантом. Другие женщины из съемочной группы были либо старыми и непривлекательными, либо просто старше нее и с химическим пилингом. В фильме снимались две красотки-актрисы, блондинка и рыжая. На них заглядывались все, но такие, как Рикки, фрики и неудачники за операторской тележкой, догадывались, что у них нет шансов. От них пахло пивом, они ели энчилады (блюдо мексиканской кухни) и обсуждали старые видеоигры и порно-фетиши. Об актрисах они даже не мечтали. В обеденный перерыв, когда жара ослабевала и Манхэттен сулил море возможностей – секс, коктейли и все такое, – мужчины погружались в Tinder. Они поглядывали на Джейн и писали сообщения: «Чем ты занимаешься после?» Джейн видела их в гостиной дома, где проходили съемки. Телефоны в толстых футлярах болтались у них под животами.

Джейн прошла мимо закусочного прилавка – ананасы в белых пластиковых мисках, треугольнички сыра, слишком много мелких помидоров. По горячим ступенькам она поднялась в красивый кирпичный дом в стиле греческого возрождения. Джейн ненавидела хозяев дома, супружескую пару художников с фантастическим вкусом, хотя никогда их не видела. Родители жены купили им этот дом в прекрасном районе за семь миллионов долларов. Муж готовил детям омлеты с тремя сортами сыра, а жена рассказывала, что все это благодаря его литографиям. И оба еще писали пьесы.

Интерьеры аккуратно защищены: черные коврики на паркетном полу и картонные щиты у стен. Стол для японской чайной церемонии длиной почти во всю комнату накрыт синим одеялом. Вся остальная мебель обмотана пузырчатой пленкой, заклеенной на углах. Джейн всегда думала, что из киношников вышли бы отличные убийцы, не оставляющие следов.

Сегодня им предстояло снять единственную сцену в помещении – завтрак: М.Б., который играл Бена Коутса, должен был готовить себе смузи из зелени и со стаканом выйти на улицу. Как реквизитор, Джейн должна была заменить миксер хозяев на тот, что купила на прошлой неделе.

За неделю до начала съемок Джейн написала жене: «Заметила, что у вас есть миксер. Не могли бы мы использовать его в одной сцене – зелень и, возможно, немного черники?»

Через тридцать шесть часов жена ответила: «Очень жаль, но у детей аллергия на многие фрукты. Даже если все будет вымыто, следы могут остаться. Не могу рисковать… Извините!»

Джейн отвечала еще и за одежду М.Б. – ржавого цвета хаки и белую футболку. Костюмер Николь попыталась облегчить ей задачу.

– Я могу заняться одеждой, потому что она все равно моя, – сказала Николь в первый день съемок, а потом, подмигнув, добавила: – Мне будет даже приятно.

– Спасибо, – ответила Джейн. – Но за доставку и состояние одежды отвечаю я, и не могу рисковать. Прости.

Прошлой ночью Джейн спала в белой футболке. Она приняла душ и натянула ее на влажную кожу. Никаких трусиков. Легла в постель и принялась трогать себя и тереться грудью о футболку. Футболка была большая, и она могла протянуть ее между бедер, как подгузник.

К десяти приехали более значимые люди. Триб, режиссер, уселся между съемочных вагончиков и потягивал матча латте. На работу из Greenwich, где жил и М.Б., он добирался на городском велосипеде. В этом отеле даже проливной дождь казался красивым.

Джейн уселась за стол на улице. Главный художник, сварливая разведенка, протянула ей пластиковую тубу с зеленой краской и велела убрать некрасивые листья. Можно было бы послать подсобного рабочего купить новый контейнер за $3.99, но порой киношники становятся безумными скрягами. Поэтому Джейн присаживается и разбирает темно-зеленые влажные листья салата, убирая сухие. Под ногтями скапливается зелень.

Тихо играет Private Conversation Лайла Ловетта. У Джейн двадцать минут, чтобы привести себя в порядок перед его появлением. Когда она нервничает, кожа становится жирной, поэтому она бросила листья и вытащила из кармана джинсов пачку салфеток. Притопывая в такт музыке, приложила одну к носу – та стала прозрачной от жира. Она услышала какой-то звук и обернулась.

Это был Бог. Это была жизнь. Жизнь, которая вечно трахает тебя вероятностью рака.

Он приехал пораньше.

Есть волки, есть лисы, есть куропатки, есть агенты и есть женщины, которым можно заплатить, чтобы они врезали вам по яйцам острым носком туфель, которые вы сами им и купили для этой самой цели. Есть знаменитые политики. И актеры. А еще есть мужчины, которые не только красивы и обаятельны, но еще и от рождения получили нечто большее. Тесную нежность пашмины (элитный кашемир), зеленые глаза, которые могут трахать на расстоянии.

– Джейн, – сказал он, словно зная, что она будет счастлива услышать от него свое имя.

Джейн поперхнулась, сложила салфетку и смяла ее в кулаке.

– Привет!

Он улыбнулся и со стаканчиком в руке присел за тиковый стол. Солнце было таким, каким бывает солнце, которое светит только для тебя. Он откинулся на спинку кресла и выставил вперед колени. Сцепил руки. Он принадлежал к элите, а она была дворняжкой. Фиговая картинка, какую домохозяйка рисует себе за бокалом Chablis в доме в Нью-Джерси. Нарисованные деревья и картонная луна. Повесь ее в комнате второго ребенка и убейся, черт побери.

– Хочешь кофе? – спросил он. – Пойду