Но примерить обновки Бонхёфферу так и не довелось.

Пастор скучал по Берлину. Он звонил домой почти каждый день и искал любые поводы, чтобы хотя бы ненадолго вернуться на родину. В Лондоне он продолжал участвовать в церковной политике к вящему раздражению представителей Немецкой протестантской национальной церкви. В марте 1934 года глава международного отдела Теодор Хеккель потребовал, чтобы Бонхёффер подписал обязательство «с этого момента воздерживаться от любой экуменической деятельности».

Бонхёффер любезно отказался. Больше того, чтобы утереть нос Хеккелю, в августе он выступил на экуменической конференции в Дании, где страстно отстаивал пацифизм, называя его важнейшим условием для мира во всем мире. Он говорил, что христиане не должны «использовать оружие друг против друга, потому что тем самым они направляют оружие свое в самого Христа».

Экстренная пасторская лига, в которой Бонхёффер, Карл Барт и пастор Мартин Нимёллер играли важную роль, была распущена в мае 1934-го. Но их это не устрашило, и они создали свою ветвь Национальной протестантской церкви. Их Исповедующая церковь не имела никаких связей с нацистской партией и решительно выступала против обожествления Гитлера. К ним вскоре присоединились более двух тысяч пасторов.

Немецкое правительство не могло одобрить подобной агитации. В январе 1935 года Мартин Нимёллер самым странным образом выяснил, что его телефон прослушивают. Он входил в небольшую группу религиозных деятелей, которым Адольф Гитлер предложил высказать свои мнения Рейхсканцелярии.

В начале совещания Герман Геринг прочел расшифровку одного из личных телефонных разговоров Нимёллера. Чтобы запугать пастора еще сильнее, тем же вечером в его церковь ворвались восемь гестаповцев. Они искали доказательства незаконной деятельности, но так ничего и не нашли[107]. Нимёллер был весьма своеобразным критиком нацизма. В 1933 году он проголосовал за Гитлера, и в целом антисемитизм ему не претил (в одной проповеди он открыто обвинил евреев в распятии Христа)[108]. Для Нимёллера камнем преткновения было вмешательство нацистов в политику Лютеранской церкви, а вовсе не жестокое обращение с евреями.

Досталось и резкому Карлу Барту. В ноябре 1934 года его уволили из Университета Бонна за отказ принять обязательную клятву верности Гитлеру и начинать занятия с церемониального нацистского приветствия. На дисциплинарных слушаниях Барт зачитал выдержку из «Апологии» Платона и заявил, что профессору богословия не подобает «начинать комментарии к Нагорной проповеди со слов „Хайль Гитлер“»[109]. По его мнению, это святотатство. Барт был столь убедителен в своих речах, что если вначале его хотели временно отстранить от работы, то в итоге решили уволить. Впрочем, ему сразу же предложили факультет в Университете Базеля, и он благополучно вернулся в родную Швейцарию.

О злоключениях Барта Бонхёффер прочел в London Times. «Не могу поверить, что это правда, — писал он брату, Карлу-Фридриху, — но если это так, то, похоже, я должен вернуться домой, чтобы в университетах был хоть кто-то, кто может сказать нечто подобное». Время для возвращения было выбрано случайно, хотя и довольно удачно. Отправляясь в Лондон, Бонхёффер взял академический отпуск и прекратил преподавать в Берлинском университете, и ничто не мешало ему из этого отпуска выйти. Кроме того, новая Исповедующая церковь решила действовать вне поля притяжения нацистской Национальной протестантской церкви. Они создали две небольшие независимые семинарии и собирались открыть еще три. Бонхёффер согласился возглавить одну такую семинарию. Проведя в Лондоне всего полтора года, он сложил с себя пасторские обязанности. К середине апреля 1935 года Бонхёффер вновь ступил на немецкую землю.

Семинария Бонхёффера носила имя Бранденбургская семинария проповедников Исповедующей церкви Старопрусского союза, или просто Семинария проповедников. В пяти ее отделениях занимались около сотни священников. Бонхёффер курировал двадцать три из них. Он спешил превратить свою семинарию в настоящее учебное заведение. На побережье Балтийского моря он арендовал несколько лачуг (пастор и его семинаристы часто гуляли среди дюн, одетые в строгие костюмы с галстуками), но в июне нашел кое-что получше — заброшенную школу близ Финкенвальде, в 240 километрах от побережья, на реке Одер.

До Берлина можно было доехать за три часа, и Бонхёффер каждую неделю садился в свой кабриолет «Ауди» и катил в столицу, чтобы прочесть лекцию в Берлинском университете. Там он узнавал последние политические сплетни от родных и друзей. Вдобавок всегда можно было рассчитывать на информацию от Ганса фон Донаньи — о чистке Рема (по его словам, убили 207 человек, а не 77, как утверждал Гитлер) или о новых расовых законах.

Финкенвальде целиком зависел от пожертвований и поставок. В письме Карлу-Фридриху Бонхёффер писал, что не жалеет о принятом решении: «Я твердо верю, что стою на верном пути — впервые в жизни». Ему посчастливилось найти двух верных помощников. Рут фон Кляйст-Ретцов была вдовой. Ей принадлежало огромное поместье в соседнем городке Кляйн-Кроссин. Истинная христианка и убежденная противница нацистов, она побывала на нескольких службах в Финкенвальде и сразу же стала верной поклонницей и меценатом Бонхёффера[110]. Она пожертвовала семинарии мебель и ковры, а пастору предоставила кабинет в своем поместье, где он мог спокойно писать и размышлять. Они так сблизились, что Кляйст-Ретцов попросила пастора Бонхёффера крестить нескольких своих внуков.

Богослова Эберхарда Бетге уволили из лютеранской семинарии в Виттенберге за недопустимую близость к Исповедующей церкви. И тогда он перебрался в Финкенвальде. Бонхёффер играл на рояле, но внешне напоминал виолончель. Высокий, худощавый Бетге играл на флейте — и именно на нее был похож[111]. Он был на три года младше Бонхёффера — спокойный, темноволосый, очень добрый сын сельского пастора. Они подходили друг другу так хорошо, что быстро стали неразлучны. Закончив работу в Финкенвальде, Бетге остался верным помощником Бонхёффера.

«Не знаю ни единого человека, который тебя терпеть бы не мог, а вот я не по душе очень многим, — писал Бонхёффер Бетге, и это была не шутка. — Ты открыт и скромен по натуре, я же замкнут и очень требователен».

Как и в лондонских церквях, Дитрих Бонхёффер оставил яркий след в Финкенвальде. Он хотел, чтобы семинаристы жили в общем доме. В музыкальной гостиной стояли два рояля. Бонхёффер следил, чтобы религиозное образование включало в себя знакомство с записями негритянских спиричуэлс. Каждый день начинался и заканчивался с общего чтения Библии, чтения гимнов и молитвы в столовой, а не в часовне. Утренние занятия включали получасовую медитацию. Многим «братьям» Финкенвальде было трудно к