А как вы прожили весну и лето 1917-го года?

Жизнь текла более или менее нормально, я продолжал посещать гимназию. Помню, как с аптек срывали орлов, некоторые люди вдруг стали говорить вещи, которые они раньше не говорили, критиковать решительно все до мелочей, как теперь критикуют Хрущева, когда он свалился. Но особых страданий не было. Люди больше боялись войны, чем революции. Не было предчувствия того полного хаоса, который приближался.

Весной мы поехали в Скандинавию, просто прогуляться. Тут война, лишения, и мы захотели в нормально живущую страну, в Норвегию. Мы там катались на автомобиле, играли в теннис. У матери сделалось какое-то жуткое предчувствие, что Государя могут казнить, пошли слухи о том, что его вывозят из Царского Села. В июле произошло первое восстание большевиков, и мы решили как можно скорее возвращаться домой. Осенью мы приехали в Петроград и были поражены, застав его совсем угрюмым. Знакомых становилось все меньше, начались трудности с продовольствием, появились хлебные карточки. То есть обстановка нас потрясла, но уму-разуму не научила. Мы думали, что это все из-за войны, из-за того, что немцы взяли Ригу, но в конце концов все уладится.

Скажите, а ведь после смерти отца ваша семья не испытывала финансовых трудностей?

Нет, у нас были доходы от имения, а, кроме того, Государь назначил матери пенсию в размере жалования отца.

А кто был еще тогда в вашей семье? Ваши сестры?

Старшая Мария Петровна была замужем за Борисом Ивановичем фон Бок, морским офицером, героем Порт-Артура. Он был морским атташе в Германии и Голландии. Во время войны служил при морском штабе в Петрограде. Осенью, когда мы вернулись и уже было понятно, что назревает катастрофа, именно муж старшей сестры умолял мать перевести все финансы в Норвегию и уехать. С ним были бесконечные споры, он так никого и не убедил. Он со старшей сестрой уехал в Скандинавию, и мы с ними уже увиделись значительно позже. Вторая сестра, Наталья Петровна, была ранена на Аптекарском острове. Она осталась хромой на всю жизнь. Была замужем за князем Юрием Волконским, морским офицером. Они были на юге России. Письма от нее приходили редко, мы знали о ней мало. Она умерла в Ницце в 1949 году. Третья, Елена Петровна, была замужем за князем Щербатовым. Они жили в деревне Подольской губернии, куда мы все потом и поехали, решив покинуть Петроград. Там мы провели два года, прежде чем уехать заграницу. Четвертая, Ольга Петровна, была еще барышней. Она была при матери. Ее убили большевики в 1920-м году, когда нас всех потом ловили в Подольской губернии. Она медленно убегала, чтобы другие могли скрыться, ее ранили в легкое, и через несколько дней мучений она умерла.

Пятая, Александра Петровна, тоже была еще барышней и находилась с нами. Замуж она вышла уже за границей за графа Кайзерлинга. Вот на данный момент 1964 года живы трое. Марья Петровна живет в США, уже вдова. Елена Петровна живет в Риме. У нее три дочери. Две – от первого мужа, одна – от второго. Александра Петровна – вдова, живет в Париже.

Положение как-то изменилось после Февральской революции?

Начинали уже поговаривать, что из имения больше ничего не приходит, что, может быть, придется сдать часть петроградского особняка. Что и произошло в действительности, когда мы вернулись из Норвегии в сентябре. Тогда же я вернулся в свою гимназию, хотя уже все вокруг скрипело. Я стал ездить на занятия один на трамвае, а не в автомобиле с гувернанткой, как раньше, мы ютились в пяти или шести комнатах, что для тех времен казалось известным лишением. Но все-таки было стремление сохранить привычный образ жизни: в день, когда был октябрьский переворот, мне пришла прихоть непременно купить скаутский костюм, потому что все мои друзья в гимназии были скаутами. Транспорт не ходил, и я потащил мать пешком через весь город в большой магазин, где продавались эти костюмы.

И вот мы увидели Петроград в исторический день Великого Октября. Вышли мы из дома, вероятно, часа в три дня, пошли по Сергиевской, потом по Литейному, где все было более или менее нормально, потом мы вышли на Невский проспект и там уже натолкнулись на какой-то базар. Масса людей, бестолково толкающихся в разные стороны, солдаты, старающиеся проложить себе дорогу, не то правительственные, не то восставшие, дальше какие-то грузовики с пулеметами, направленными в сторону Адмиралтейства. Кажется, я даже спросил одного из солдат – что происходит, он ответил «отстань!», или что-то в этом духе, он сам не знал.

Я отчетливо помню, что мы в тот момент не думали ни о какой революции, а все происходящее казалось нам простым ярмарочным беспорядком. Мы повернули на совершенно пустынную Морскую улицу. Самый интересный момент – когда мы вышли на Дворцовую площадь, тоже совершенно пустую, прошли под аркой Генерального штаба. Это было около четырех дня. Никакого всенародного восстания, никаких толп народа, идущих на Зимний дворец, не было. Стояли баррикады из дров прямо перед фасадом Зимнего, за ними мелькали какие-то фигуры, кажется, это были женщины из легиона смерти, но разглядеть было трудно. Мы медленно шли через площадь и смотрели на них. И они высовывали головы и с любопытством нас разглядывали, по-видимому, думали, что пожилая дама и отрок вдвоем идут на штурм дворца. Мы повернули на Миллионную, и там, на подъезде к Эрмитажу, где знаменитые Атланты, нам встретился маленький отряд казаков, подтянутых, но хмурых, молчаливых, они топтались на холоде и не знали, зачем они там стоят.

Дальше на Миллионной мы наткнулись на отряд красноармейцев. Им тоже было скучно. Они стояли там, очевидно, уже два или три часа, было холодно, один затеял ссору с каким-то суетливым бородатым старичком, который крутился рядом. Просто чтобы отвести душу и чем-нибудь себя занять. Старик спросил: «Зачем с вами штатские?» И тот заорал: «Тебе какое дело?! Это красноармейцы, если хочешь знать!» – было видно, что он просто хочет выместить свое плохое настроение. Явно, что никаких поручений и приказов они не получали, стояли там и смотрели на казаков, а казаки смотрели на них.

Так что не было никакого всенародного восстания, а теперь появился миф Великого Октября. Судя по всему, так и толкались все до вечера. Защитники дворца понемногу разбредались, а красноармейцы, видя, что им никто не препятствует, просочились во дворец и заняли его. Я уверен, найдись какой-нибудь небольшой организованный отряд офицеров, все красноармейцы разбежались бы, и никакого Великого Октября и не было бы. Но не было таких отрядов.

Вечером мы с мамой вернулись домой пешком, мы были расстроены оттого, что напрасно потеряли время: магазин был закрыт. Кажется, вечером у нас были гости, говорили о всякой всячине, а на следующий день узнали, что произошел переворот, и Временное правительство, которое всем осточертело, ушло, и что какие-то другие, совершенно незнакомые люди, стоят у власти.

Имена Ленина или Троцкого вы тогда знали? Помните ли вы, что говорили об этих людях до Октября?

Говорили о Ленине, о том, что он произносит речи с балкона особняка Кшесинской. Мои старшие сестры, в частности, Александра, даже ходили туда, слушали. А я не ходил. Большевистское движение стало набирать обороты и стало известным имя Ленина. И жизнь нашей семьи после Октября абсолютно не изменилась. Поначалу новая власть ходила на цыпочках. Я ездил в ту же гимназию, только некоторые испуганные родители моих товарищей обсуждали – не нужно ли уехать на Дон или в Крым. То есть настроение изменилось, но темп жизни был тот же самый.