– Что ты делаешь?

Мама уже спустилась на половину лестницы, сейчас остановилась и смотрела на него. Халат распахнут, волосы растрепаны, на щеке след от подушки. Он не мог в это поверить, это же просто невозможно. Как она смогла внезапно появиться здесь без предупреждения? Казалось, что она даже и не ложилась спать вчера, а провела всю ночь здесь, на лестнице, сидела там в темноте и ждала рассвета, ждала этого момента.

– Отвечай, Бенжамин. Что ты делаешь?

– Я хотел попросить у тебя десятку для капсулы времени, но ты спала, так что…

Он замолчал. Мама спустилась по лестнице, забрала Молли из рук Бенжамина, осторожно опустила ее на пол, дала ей убежать, а сама повернулась к сыну. Какое-то время она молча смотрела на него. Кривая ухмылка обнажила ее зубы.

– Красть нельзя! – закричала она.

– Прости, мама, – сказал он. – Прости!

– Отдай!

Он протянул ей купюру.

– Теперь мы немного посидим здесь.

Она опустилась на скамью в гостиной, Бенжамин сел рядом. За окном возникли две фигуры, его братья услышали мамин крик и прибежали посмотреть, что происходит. Они прижались носами к окнам, Бенжамин встретился с ними глазами. Он оглянулся на дверь, надеясь, что войдет папа. Он знал, что оставаться наедине с разозлившейся мамой крайне опасно.

– Когда мне было десять или девять лет… – сказала мама.

Она посмотрела наверх, провела взглядом по потолку, а потом рассмеялась, словно вспомнила какую-то забавную деталь той истории, которую собиралась поведать.

– Мне было девять. Однажды я украла крону из папиного кармана. Я села на велосипед и помчалась в магазин, где собиралась купить себе конфету. Но на полпути я остановилась – в ужасе. Что же я наделала, подумала я. Я простояла там очень долго. А затем быстро поехала домой, проскочила в гостиную и засунула монету обратно в карман пиджака.

В возникшей тишине Бенжамин взглянул на маму. История закончилась, это было понятно, но вот что она хотела сказать? Никакого вывода сделать невозможно, все странно и непонятно. Что она хотела сказать? Она хотела, чтобы он засунул купюру обратно ей в кошелек?

– Но вот это… – она вытащила десятку и помахала ею перед глазами мальчика. – Красть деньги. Так поступать нельзя.

– Прости.

– Зачем ты это сделал?

– Потому что я знал, что ты не дашь мне деньги.

Она посмотрела на него.

– Иди в погреб, посидишь там и подумаешь над своим поведением.

– В погреб?

Так его еще никогда не наказывали. Раньше его всегда отправляли в баню, если ее не топили. Там он сидел в полном одиночестве на верхней полке и думал о своем проступке. Мама воспитывала детей строго, по правилам, но в то же время абсолютно непоследовательно. Мама была жесткой, но непредсказуемой. Бенжамин никогда не знал, сколько ему нужно просидеть в бане и можно ли выходить. Он должен был решить это сам. Из-за этого весь день потом его мучила совесть – а вдруг он вышел из банного ареста слишком рано? Но погреб – это нечто совсем иное. Он ненавидел его влажный мрак. Когда папа посылал его за пивом, Бенжамин оставлял внешнюю и внутреннюю двери распахнутыми, а сам собирался с силами, быстро вбегал внутрь и тут же выбегал.

– А можно, дверь будет открыта? – спросил Бенжамин.

– Хорошо.

Он встал и вышел, Пьер и Нильс смотрели на него, когда он проходил мимо них. Он остановился возле погреба, взялся за ручку его покосившейся двери, посмотрел на шелестящие над ним деревья. Он повернулся и увидел маму, сидящую на стуле в беседке и наблюдающую за ним. Она достала сигарету и нагнулась к столу, чтобы укрыться от ветра и зажечь ее. Он вступил во мрак. Его обдало холодом. Запахом земли. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел контуры помещения. У стены стояла упаковка пивных банок и пакет молока. Немного барахла с прошлых лет, пластмассовый ящик, коробка от торта, который они подарили маме на день рождения когда-то давно. В центре подвала стоял пустой ящик из-под пива. Бенжамин перевернул его и сел. Он смотрел на свои босые ноги, перепачканные землей. Видел, что кожа на бедрах покрылась мурашками. Он пожалел, что не надел куртку, потому что начал замерзать. Через маленький дверной проем он мог смотреть наружу, в лето. Он видел малинник и кусочек футбольной площадки, заднюю стену бани, где сушилась сеть. Он видел, как сквозь высокую траву к нему пробирается собака, она подошла к двери, остановилась и заглянула внутрь.

– Молли, иди ко мне! – прошептал Бенжамин.

Она шагнула в темноту, пытаясь разглядеть Бенжамина.

– Молли! – закричала мама из беседки. – Иди сюда!

Молли посмотрела на маму, затем снова перевела взгляд на Бенжамина.

– Яхаду-яхадо! – закричала мама. – Иди, я дам тебе покушать!

Собака побежала прочь и исчезла.

Бенжамин увидел, как внезапный порыв ветра пронесся по участку, покачал деревья у озера, поднялся к дому, а когда достиг погреба, звучно захлопнул дверь. Стало совсем темно, Бенжамин вскрикнул и выставил вперед руки, стал осторожно продвигаться вперед, пока не уперся в стену кончиками пальцев. Он подумал, что, если будет идти, держась за нее, рано или поздно дойдет до двери. Он двигался вперед на ощупь, держась за шершавую поверхность, но ему казалось, что он погружается лишь глубже во мрак, и он подумал, что никогда не выберется наружу. Наконец он нащупал дерево, с силой ударил по двери, она распахнулась. Он твердо решил не плакать, но не смог сдержаться. Он хотел выйти наружу, даже зная, что мама отправит его обратно. И тут появилось ощущение, что он утратил связь с реальностью, поднялся над ней. Такое часто с ним случалось, и он никогда не мог предугадать, когда это произойдет. На уроке музыки они играли на барабанах, и учитель хотел показать, как можно играть все тише и тише на цимбалах – что-то такое было в этом медленно исчезающем звуке, ускользающем от него, тишина словно означала для него конец света, и Бенжамин закричал прямо посреди урока и очнулся уже совсем в другом месте, тревожные лица родителей склонились над ним.

Он смотрел наружу, чтобы зацепиться за те вещи, которые, как он точно знал, там находились. То ли из-за его эмоционального состояния, то ли из-за слез, то ли из-за абсолютной тьмы, из которой он выбрался на абсолютный свет, все цвета вокруг изменились, они стали ярче, красивее. Словно в старом кинотеатре, в дверном проеме погреба показывали фильм о реальности. Серый электрический столб белел перед его глазами. Вода потемнела, стала цвета воронова крыла. Газон светился и сиял. Папа возвращался из сарая, и вокруг него было сияние, он был похож на сказочного героя, какую-то светящуюся фигуру. Папа заметил, что дверь в погреб открыта.

– Черт возьми, что я говорил? – выругался он и направился к двери. – Эта дверь всегда должна быть закрыта!

– Нет, не закрывай, – спокойно сказала мама, сидя на стуле.