Шрифт:
Закладка:
Фигура в скафандре присела от испуга. Ослепленный стрелок пальнул дважды наугад, взял короткий разбег и мощно оттолкнулся, сразу выдавая незнайку — болтая руками и ногами, он описал дугу в восемь-десять метров, но планировал замедленно, будто во сне.
«Как в тире…»
Нехорошо улыбаясь, Почтарь оперся коленом о мотор-колесо, прицелился и выстрелил. Неизвестный в «Кречете» сильно вздрогнул, его болтавшиеся конечности повисли. Скафандр мягко зарылся в пыль, подскочил невысоко, будто сдутый мяч, и покатился с отлогой кручи каньона.
«Так тебе и надо!»
Бурно дыша, Павел поднялся, с третьего раза попадая стволом в карман — толстые перчатки скрывали сильный тремор. Фу-у…
Первым движением было погасить фары, чтобы зря не расходовать заряд аккумуляторов — хорошая привычка экономить и беречь, на Луне возводилась в суровый закон.
Унимая дыхание, Почтарь присмотрелся. А впадина-то с секретом! Это была протока в древней лаве — миллиард лет назад она плюхала здесь, оставив по себе круглый туннель, перекрытый пластами базальта и туфа.
«Всё чудесатее и чудесатее…» — мелькнуло в голове неграмотное, но верное определение Алисы.
Фары Павел выключил, но фонарь прихватил — луч запрыгал по серым наплывам стен. Поворот влево… Поворот вправо…
Впереди пробился слабый свет.
«Неужели…»
Нет, это обрушились плиты, складывавшие стены и потолок лавового туннеля, а сверху… Почтарь прогнулся назад, чтобы глянуть. А сверху — осыпи, расселины… И черное небо.
«Это тот провал, что с краю Южного Кластера!» — догадался Паха, вспоминая карту.
Споткнувшись, он упал, вытягивая руки. Колени мягко вдавились в нанесенный реголит, а ладони шлепнули о чужой скафандр. На расстоянии ладони перед Почтарем колко сверкал разбитый лицевой щиток, за которым страшно пучились глазные яблоки, натягивались небритые щеки и кривился рот в застывшей навеки гримасе.
Шеврон НАСА и нашивка с именем «J. GARFIELD» не оставляли сомнений, с чьим трупом Павел встретился «лицом к лицу».
— Чтоб ты сдох! — с чувством выразился он, хоть и без особого смысла. — Ага…
Разглядев под свежей осыпью круглившийся белый бок отработавшей ступени «Сатурна-5», Почтарь больше не удивлялся. Встав, он разгреб текучий реголит, добравшись до огромного сопла.
Третья ступень S-IV B. По невнятному докладу астронавтов с «Аполлона-12», ступень предполагалось вывести на гелиоцентрическую орбиту, однако, якобы из-за нештатной работы двигателей, она осталась на «квазистабильной геоцентрической орбите». А на самом деле ее мягко посадили… Прямо в этот провал.
Почтарь испытал сильнейшее желание почесать в затылке.
Надо полагать, засыпал ступень Гарфилд… Высмотреть ее с краю, в угольной тени, и без того нереально… Следовательно, слой грунта вовсе не для маскировки — это защита от холода и радиации…
Если бы Павел мог, то побежал бы. Переваливаясь, он выбрался к плоскому торцу ступени — и застыл перед люком.
Надежда была нестерпима, но и решимость на нуле.
Лишь на пятый удар сердца Почтарь раскрутил штурвальчик. Из-за кромки слабо пыхнуло воздухом, и бортинженер протиснулся в маленькую шлюз-камеру, верхушкой скафандра задевая тускло калившуюся неонку.
«Чтобы не разочаровываться, не очаровывайся, — припомнил Паха свое правило. — А что, у меня большой выбор?..»
Неуклюже развернувшись, он закрыл внешний люк. Крышка внутреннего поддалась минуту спустя, когда сравнялось давление. Глухо донесся лязг запора, и Павел переступил высокий комингс.
Ему открылось светлое помещение, вдвое шире обитаемого блока «Звезды». Надувная мебель. Баллоны с кислородом. Сборка топливных элементов. Бак с водой. Ящики с провизией. Пустой «Кречет». А на полусдутом матрасе лежал человек в комбезе, с забинтованной ногой, и направлял на Почтаря огнестрел. Ствол подрагивал.
Павел медленно поднял руку, сдвигая лицевой щиток, и спокойно сказал:
— Свои, Рома.
Пятница, 10 марта. Вечер
Ленинград, Васильевский остров
Вечерело, когда «Бриз» испустил протяжный басистый гудок. Нас никто не провожал, на причале было пусто — мы покидали Ленинградскую гавань, как всякий залетный сухогруз.
Наверное, поэтому в душе копился неуют. На берегу бурлила жизнь, да и соседние суда не отставали от суши — всё лязгало, гудело, краны ворочали стальными шеями, а бодрые «Вира! Майна!» глушились резкими криками чаек.
Пока закончился таможенный досмотр, успело стемнеть.
Дизель-электроход отчалил, медленно удаляясь по спокойной воде, а за кормой таяло зарево огромного города. Угасли огни Ломоносова, затем и Кронштадт растворился в зябкой, сырой черноте.
Ночью прошли на траверзе Таллина — впотьмах белели косынки парусов. Только я этого не видел. Спал.
Суббота, 11 марта. Вечер
Балтийское море, борт д/э «Бриз»
Весь день вокруг стыло море. Пасмурное небо окрашивало Балтику в холодный стальной цвет.
К вечеру вышина очистилась от грязной рванины облаков, и яркое солнце размалевало воды и сушу во все оттенки закатной алости — от жеманного нежно-розового колера до царственного багреца.
Из темных волн выплывал Копенгаген — скученные, слипшиеся боками дома ганзейских времен; черноствольные парки, сквозящие частой штриховкой ветвей; сытые белые домики под нахлобученной черепицей — и толстомясые «Боинги», с тяжеловесной грацией разлетавшиеся из Каструпа.
А когда на пылающий небосклон наложился четкий, словно вырезанный из черной бумаги силуэт замка Кронборг, явил себя Ромуальдыч. В мятых парусиновых брюках, в тельняшке под наброшенной курткой, он сливался с образом корабля.
— Что, товарищ боцман, — усмехнулся я, — некому палубу драить?
— Етта… — прогудел Вайткус. — Совсем мышей не ловят. Забились по каютам, как по норкам, и сидят!
— Оморячатся… Не отошли еще. Их сам генерал Лазаренко набирал, а это тот еще диверсант! Не хуже Судоплатова. Ничего, притремся… Наши как?
— Да как… «Бублик» в сотый раз эмиттеры тестирует, а Киврин по палубе шляется и делает вид, что проверяет отражатели. Р-распустились!
— Гоняйте их, товарищ боцман, чтобы не завяли…
Затопали шаги, и в свете фонаря я узнал Ивана Третьего, пружинисто шагавшего по палубе. За ним тенью ступал Умар — Иванов по обычаю строил команду из тех, кто был по уши в наших секретах.
— Говорят, в океан выходим? — блеснул зубами Юсупов.
— Етта… — солидно рокотнул Вайткус. — В пролив Эресунн, салага.
Ржаво лязгнула дверь, и невидимый в потемках Корнеев истошно завопил:
— Михаил Петрович!
— Ну, что еще? — крикнул я, сжимаясь внутри, и лихорадочно перебирая вероятные несчастья.
— Ромка нашелся! Почкин! Живой!
Поверил ли я в тот момент? Нет. Это было слишком фантастично — спастись на Луне! Но все равно, меня мгновенно переполнило великолепное ощущение легкости, простого житейского счастья.
— Подробности! — рявкнул боцман.
— Там схрон был! Не постоянная, а посещаемая станция! — экспрессивно выдал Витёк. — Почкин в ней и отсиделся! Американец в него — ба-бах! — из сорок пятого калибра, а Ромка его — тресь! — лопатой по иллюминатору! Кислород — йок, летальный исход!
— Та-ак… — затянул я, крепко потерев ладони. — У меня коньячок припасен. Дагестанский!
— Виски! — поднял руку Ромуальдыч.
— Та-ак… На камбуз! Тетя Валя не откажет в закуске!
А «Бриз» по-прежнему гнал буруны к датскому и шведскому берегам. Лунный полумесяц цеплялся за верхушку мачты, как за шпиль мечети, и холодил пролив отраженным светом.
Воскресенье, 12 марта. День
Луна, ДЛБ «Звезда»
Почтарь устал жать руки и цеплять голливудскую улыбку, хотя, быть может, тут и своеобразное кокетство присутствовало — дескать, я бы скромно ушел, как герою и полагалось бы, но куда ж от вас скроешься?
Счастливый визг Ясмины стал самым приятным моментом. Сначала девушка хотела упасть в обморок, но потом передумала, и просто
