Шрифт:
Закладка:
Но что такое слова? Это просто слова! Может, они и бывают образными, но реального изображения лишены. Это всего лишь звуки, которым можно доверять, а можно и нет. Они даже не имеют зеркального отражения… Что такое слова по сравнению с зеркалами.
А еще зеркала никогда бы не бились. Если бы их не было. Вдруг тогда поменьше бы бились и наши судьбы? И наши жизни… Впрочем, о чем это я? Я не философ-идеалист. Я врач-практик.
И все равно я не любил зеркала. Но они существовали. И я вынужден был с ними смириться. Хотя при любом случае старательно их избегал.
Но в это дежурство я вдруг подошел к зеркалу. Странно, но на этот раз оно меня не разочаровало. А даже взбодрило. Тщательно выбритый, подстриженный, помолодевший. Если открыть рот – там можно даже увидеть пломбу… Жаль, зеркало не может отображать не только слова, но и запахи. Иначе сейчас оно бы непременно источало аромат дорогущей туалетной воды, которую я почему-то приобрел накануне. Зато галстук, купленный тысячу лет назад, но с тех пор заброшенный, зеркало хорошо отразило. Как и то, что он не вышел из моды. Хотя я не знаю, есть ли сейчас мода. Скорее всего – нет. И зачем мне галстук, я сейчас надену халат, и галстук почти будет не виден. Хотя разве галстуки надевают для красоты? Нет, безусловно, нет. Галстуки предназначены для солидности, строгости и уверенности в себе. Можно сказать, для повышения самодостаточности. Сегодня я хотел выглядеть солидным, строгим и особенно уверенным в себе.
Зачем? Затем, что мне нужно расспросить пациентов об их самочувствии и пожелать спокойной ночи. Стоп. Не то. Для этого я никогда не надевал галстук и не покупал туалетную воду. Просто среди пациентов была одна пациентка… У нее еще фикус в палате. И больничные тапочки у кровати. Но это-то тут при чем? Разве из-за фикуса надевают галстук?
Я совсем запутался. Пожалуй, пора. Я бросил умоляющий взгляд на зеркало. Оно отразило вполне симпатичного мужчину около сорока лет. С довольно мужественным широкоскулым лицом. Слегка раскосыми проницательными глазами. В белом халате, из-под которого неожиданно выглядывал дорогой галстук. Мне вдруг показалось, что в этого мужчину можно влюбиться. Может быть, не зря придумали зеркала…
Мое ночное дежурство было предсказуемым. Я обошел все палаты. Расспросил всех пациентов о самочувствии и всем пожелал спокойной ночи. К ней я заглянул в последнюю очередь.
Она не щелкала фисташки. Она читала книгу. Настольная лампа освещала ее круглое лицо. Но я по-прежнему не мог его уловить. Почему-то ярче всего были видны ее по-детски оттопыренные уши. А книга делала выражение лица умнее. Все книги всегда делают лица умнее. Жаль, что лица не могут сделать книги умнее. Хотя умные книги в этом не нуждаются.
Я хотел спросить, что она читает. А вместо этого у меня почему-то вырвалось:
– Угостите фисташками?
Она отложила книгу в сторону. И ее лицо слегка поглупело.
– Они закончились.
Я растерялся. Я чувствовал, что теперь и мое лицо глупеет на глазах. И я схватился за ее книгу. Она пришлась очень даже кстати. Это был Достоевский. А я думал, что девушки с круглым лицом и оттопыренными ушами Достоевского не читают.
– Я и не знал, что девушки еще читают Достоевского, – глупо, тем более с поумневшим лицом, пробубнил я.
– Это чтобы побыстрее уснуть, доктор, – отрывисто ответила она. И зевнула, не прикрыв рот ладошкой? – А вообще у меня самочувствие нормальное, температуры нет и…
Она запнулась. Она хотела сказать: спокойной ночи. Она хотела от меня отвязаться. И мне стало так грустно, словно у меня вновь отобрали солнце. Хотя ночью его не могло быть априори.
– Спокойной ночи, – опередил я ее.
Видимо, ей стало стыдно.
– Очень красивый фикус. Я даже его полила. И галстук мне ваш нравится.
Как она могла заметить галстук? Ведь он совсем не виден из-под халата. Я еще больше смутился. И отложил книгу на тумбочку. Мое лицо вновь поглупело. Мне следовало давно уйти, я это чувствовал. Свой долг врача я уже выполнил. И о самочувствии узнал, и пожелал спокойной ночи. Но я не уходил. Хотя прекрасно знал, что уходить всегда нужно первым. Зная, что тебя не задерживают. Это не так болезненно.
Меня не задерживали. И мне было от этого чуточку больно. Мне так хотелось с ней поболтать. Но она, похоже, соблюдала режим. Похвально.
– Жаль, доктор, что я не могу вас угостить фисташками. – Она вновь демонстративно зевнула.
Она словно куда-то торопилась. То ли уснуть. То ли дочитать Достоевского. Хотя мне казалось и то, и другое неправдоподобным. Кто в мире торопится спать или читать Достоевского?
И я подумал, что зря запломбировал зуб. Похоже, в ближайшее время поесть фисташки мне так и не придется.
Вернувшись в свой кабинет, я вдруг почувствовал себя одиноким. А ведь никогда, никогда еще на работе я не чувствовал одиночества. Почему, почему оно вновь безжалостно и навязчиво нагнало меня? Только потому, что какая-то лопоухая девчонка не захотела со мной поболтать? Какие глупости. Что я себе вообразил! Она не девчонка! Не так уж она и молода. Просто выглядит так. Пусть свои уши за это благодарит. Она всего лишь одна из пациентов. Которым следует строго соблюдать режим. И я принципиальный сторонник клятвы Гиппократа. И прозвище у меня Гиппократ. Прозвища зря не дают, их заслуживают. И я не имею права относиться к пациентам по-человечески…
Тьфу ты! Что я болтаю? Конечно, по-человечески. Но не по-другому. А как это – по-другому? Я спорил с собой, убеждал себя. Пытался с помощью валерьянки утихомирить свое взбунтовавшееся сердце. Но переубедить себя мне не удалось.
Я опять посмотрел в зеркало. На меня смотрел влюбленный человек. Гладковыбритый, аккуратно подстриженный. С мужественным широкоскулым лицом. В галстуке. От которого пахло дорогим парфюмом. И даже зуб был запломбирован. В завершение совершенного образа. И я подумал в очередной раз, что в этого человека можно влюбиться. Мое отражение меня победило. Зеркала победили мой мир. Он стал прозрачным, сквозным. И я поежился от сквозняка.
К середине ночи
