Шрифт:
Закладка:
– А мне что прикажете делать? – спросила Эстер, втайне одобряя затею своей госпожи, поскольку и сама сгорала от любопытства.
– Твоя задача – отвлекать компаньонку. Ну же, ответь, что согласна! Взамен я буду сущим ангелом.
Эстер сдалась, почти не испытывая угрызений совести, и, когда экипаж подкатил к вилле под названием «Золотой дождь», сыграла свою роль просто превосходно. Лиллиан удалось прокрасться мимо компаньонки на верхний этаж, откуда был виден сад. Елена как раз вышла на прогулку. «Очень, очень хороша», – думала Лиллиан, поедая глазами изумительную, совершенную, будто изваяние, темноволосую и темноглазую девушку, одаренную вдобавок грациозностью, которая ценится не менее красоты как таковой. Елена гуляла одна; когда Лиллина начала наблюдение, кузина Пола стояла, склонившись над цветком, причем долго не меняла позы, словно цветок ее крайне занимал. Затем Елена принялась ходить кругами по лужайке, руки она выставила перед собой, взгляд смотрел в пустоту. Казалось, она охвачена глубокой задумчивостью.
Но когда прошло первое потрясение от ее восхитительной внешности, Лиллиан поняла: чем-то эта девушка отличается от других, и дело не в платье и уборе, каких не носят англичанки. Дело в ее лице, в движениях, в тоне ее голоса. Описывая круги, Елена мурлыкала какую-то заунывную песню. Лиллиан всматривалась все пристальнее, отмечая бесцельные жесты изящных рук, апатичность прекрасного лица, тоску в голосе. А самым странным было выражение огромных темных глаз – они неизменно смотрели в одну точку. Механическое круженье по лужайке продолжалось, утомляя и раздражая Лиллиан. Шаги были четкими и выверенными, словно двигался не живой человек, а машина.
«Да что с нею такое?» – недоумевала Лиллиан, все более тревожась по мере того, как обнаруживала новые детали в поведении ничего не подозревавшей Елены. Лиллиан была настолько поглощена, что не слыхала, как ее зовет Эстер, и не видела, как та приблизилась к ней. Несколько минут они смотрели на Елену вместе; затем в сад вышла компаньонка, и Елена была уведена, причем продолжала тянуть свою заунывную песню и делать странные движения руками, будто в попытках поймать и удержать солнечный свет.
– Несчастное создание! Понятно, почему Пол так печален, почему не желает обсуждать ее и почему она сама ни с кем не видится, – вздохнула Эстер, явно сострадая Елене.
– В чем ее беда? Я смотрела, смотрела, но ничего не поняла, – прошептала Лиллиан.
– Она – блаженненькая, дитя мое. Просто язык не поворачивается называть слабоумной такую красавицу.
– Вот кошмар! Поедем скорее домой, Эстер! Никому, никому не рассказывай о том, чему мы были свидетельницами!
Содрогаясь от жалости, Лиллиан поспешила вниз. Камнем на сердце лежала боль за Елену, да еще ее мучило сознание собственной вины – нечестно, гадко было узнать о пороке Елены таким путем. Угрызения совести не давали Лиллиан покоя. Перед ее мысленным взором стояла одинокая девушка, а раскаяние, и без того сильное, усугублялось в присутствии Пола. Так продолжалось неделю. Наконец Лиллиан решила открыться Полу, надеясь, что он позволит ей подставить плечико под свой тяжкий крест.
Лиллиан выбрала минуту, когда матери не было рядом, и со своей обычной прямотой заговорила:
– Пол, я совершила дурной поступок и не успокоюсь, пока ты меня не простишь. Я видела Елену.
– Где? Когда? При каких обстоятельствах? – Пол так и вскинулся. Хотя, казалось, что в то же время он испытал облегчение.
Во всем признавшись, Лиллиан подняла на него свое очаровательное личико, исполненное жалости, стыда и раскаяния, которые проняли бы всякого.
– Сможешь ли ты простить меня за то, что я обнаружила ее порок?
– Я простил бы тебе, Лиллиан, и куда более серьезную вину, – отвечал Пол, своим тоном открывая столь многое.
– Шпионить очень дурно и недостойно, шпион достоин презрения. Неужели ты с такой легкостью простишь меня? – спросила Лиллиан, потрясенная великодушием молодого человека.
– Выходит, ты сама едва ли простила бы того, кто тайно следил за вами? – уточнил Пол. Его лицо приняло одно из тех выражений, которые всегда озадачивали Лиллиан.
– Мне это было бы трудно, однако тем, кто мне дорог, я многое простила бы во имя любви.
Внезапно Пол перехватил ее руку и выпалил:
– Ты почти не изменилась! Ты помнишь наш последний выезд – без малого пять лет назад?
– Да, Пол, – отвечала Лиллиан, пряча глаза.
– И ты помнишь, о чем мы говорили?
– Не очень точно, хотя часть нашей детской болтовни врезалась мне в память.
– Какая именно часть?
– Твой романтический рассказ.
Лиллиан подняла глаза, жаждя спросить о ранних годах Елены: было ли и детство ее омрачено так же, как юность? Пол выпустил руку Лиллиан, словно прочел ее мысли; его рука неосознанно прижалась к груди – значит, он все еще носит медальон, поняла Лиллиан.
– Что же я тебе поведал? – спросил Пол, улыбаясь. Внезапная скованность Лиллиан его позабавила.
– Ты поклялся завоевать свою возлюбленную маленькую леди и жениться на ней, если так будет угодно судьбе.
– И я не отступаюсь от своей клятвы! – воскликнул Пол, сверкнув глазами.
– То есть ты на ней женишься?
– Да, женюсь.
– Ах, но ведь ты на всю жизнь свяжешь себя с…
Слово замерло на губах Лиллиан, но фразу за нее докончил жест.
– С кем? – взволнованно и требовательно спросил Пол.
– С блаженной; с дурочкой; со слабоумным человеком, – вымучила Лиллиан, забывши о себе в тревоге за будущее Пола.
– О ком ты говоришь? – опешил Пол.
– О несчастной Елене.
– Святые небеса, откуда ты понабралась этого бреда? – Негодование было так велико, что даже голос теперь звучал глуше.
– Я своими глазами ее видела. Ты не отрицал, что у нее какой-то порок, а про слабоумие мне сказала Эстер, вот я и поверила. Я ошибаюсь, да, Пол? Я что-то неправильно поняла?
– Да, ты очень, очень ошибаешься. Елена – слепая, но, слава богу, не слабоумная.
Столько серьезности было в голосе Пола, столько укоризны в словах, столько гнева во взгляде, что гордость испарилась. Лиллиан закрыла лицо руками, и мольбы о прощении утонули в слезах – горчайших за всю ее коротенькую жизнь. Ибо в этот миг, принесший ей острую боль, Лиллиан осознала, как сильно она любит Пола и как тяжко
