А ведь когда-то Маслёнкин мне нравился. И я ему. А может, и нет. Прошлое нельзя исправить, но легко оболгать. Оно представляется зримым и таким подлинным, что из давно отжитого пространства приходят сны. Вот и Маслёнкин после этой передачи неожиданно мне приснился. Не то, чтобы сильно молодой, но и не нынешний сморчок. Пришёл к нам домой на преферанс, Дон дал ему дежурные тапочки, а я – в кухне безуспешно кручу электрический патрон в торшере. Шумно влетаю в гостиную и взываю к игрокам: «Кто тут владеет отвёрткой?». Дон никогда, ничего не умел делать руками, откликнулся или нет Маслёнкин – не помню, но стопку книг, которую зачем-то снял с полки, уронил и начал судорожно поднимать. «Оставь! – скомандовала я. – Есть дело поважнее!». Он склонился над патроном, я приблизила губы к его уху, чтобы сказать: «Ich liebe dich» – и проснулась. И так нежно сделалось на душе – погостить в дорогом сердцу времени, когда ни у кого из нас не было морщин и тело отзывалось на желания.

Ещё совсем недавно я улыбалась в тридцать два зуба, и вдруг как-то незаметно осталось лишь двадцать, в беспорядке разбросанных по обеим челюстям – показатель, что человек износился безвозвратно. Хитромудрые земляне перестали отводить стариков, не способных пережёвывать пищу, на «гору смерти» и придумали вениры, коронки и пластмассовые челюсти, но протезы не позволяют чувствовать прелесть еды. А сколько вкусностей сжевали мои зубы! О, жизнь хороша, как её ни ругай.

18 ноября.

С нетерпением жду возвращения Евгения или хотя бы звонка по мобильнику. Кто он и что я в нём нашла? Впрочем, это литературные герои должны обаять, а обыватели довольствуются выдумкой, что в их любви кто-то нуждается. В мыслях я бодро шагаю по ленте Мёбиуса, не имея ни малейшего представления, что последует за искривлением пространства. Новая полоса моей жизни становится осязаемой и теснит прежнюю. Она живая, а то, что выдаёт на-гора память, практически уже не существует. И дело даже не в вымаранных страницах телефонной книжки. В прошлом веке история текла размеренно, а сегодня бежит, как рысак на ипподроме, огретый плетью жокея. Меняется восприятие, и молодым, если не смешно, то непонятно многое, что выжимало из нас слёзы. Отцы и дети – старое наивное противостояние, с внуками мы уже живём на разных планетах и принимаем это как должное.

Сосед сверху развлекает меня Седьмым вальсом Шопена, спотыкаясь в одних и тех же местах, и бросая пьесу вообще, когда дело доходит до быстрой части, которая требует беглости пальцев. Я помню его семью: отец хотел, чтобы мальчик стал профессиональным пианистом, хотел так упорно, что ребёнок, не обладая устойчивостью психики и способностями Жана Кристофа, попал в сумасшедший дом. Папа умер, сын вылечился, женился, обзавёлся успешным гостиничным бизнесом, но рояль не выбросил, и в свободное время играет один и тот же вальс, не снисходя до гамм. А я люблю слушать гаммы. Интересно, кто этот гений, который первым придумал бессмертную гармонию из тонов и полутонов? Мода почти поголовно учить детей музыке прошла, теперь они безжалостно колотят по ударным инструментам и подражают неблагозвучной попсе. А сосед услаждает мой слух гениальной мелодией, отголоски которой живут в нём вопреки.

Небо затянуло облаками. В этом году лето в Сочи было поздним и жарким, а осень холодная и того хуже – ранняя, промозглая, с ледяным дождём и ветрами. Глобальное потепление. Природе наскучило однообразие и климат меняется. Лучше всего в Тунисе: круглый год средняя температура + 24 градуса. Мечта. В Тунисе я не была. В знакомом мне неприветливом Мурманске в июле термометр показывал выше двадцати – неслыханно! В Африке, на вершине Килиманджаро, снег растаял на 80 % по сравнению с тем временем, когда Хемингуэй писал свой знаменитый рассказ. Ещё немного – и белая шапка исчезнет окончательно. Сибирь лишится вечной мерзлоты, дома поплывут в неведомое, ананасную Москву вместо таджиков, пришедших на смену татарам, научатся подметать роботы, но это уже без меня. Обесчеловеченное время не стоит зависти. Не сокрушаемся же мы о том, что случилось до нашего рождения. Будущее заманчивее прошлого только потому, что мы населяем его мечтами, которые, к сожалению, всегда оказываются более куцыми, чем действительность.

В соседнюю высотку вселились новые жильцы – сын с мамой. Наблюдаю, как по пандусу на инвалидной коляске съезжает молодой парень. Напрягая крепкие мускулы, переносит тело в старенький автомобиль, оборудованный ручным управлением, и отбывает на работу. От Нины узнаю: чинил на родительской даче крышу и упал – перелом четвёртого грудного позвонка, теперь всё, что ниже, лишено чувствительности. Он нотариус, для этого ноги не нужны, только голова и руки. Жена с ним развелась, по выходным приводит на свидание к отцу маленького сынишку, который хлопает в ладошки, когда папа и мама целуются, отношения у них хорошие.

Вскоре Нина с лёгкой завистью сообщает, что Ирина дочь выходит за колясочника замуж.

– Представляете, сразу решает все свои проблемы! Но вряд ли он способен к чему-то в постели… Хотя Аня утверждает, что всё нормально, только шевелиться нужно самой. Скорее всего, врёт. Как это: задница мёртвая, а хрен…

Похоже, эта мысль Нину утешает.

– Бывает, – перебиваю я. – Нервный импульс прерван, а сосуды работают, тут ведь существенно наполнение пещеристого тела кровью.

Нина недоверчиво хмыкает. Я сама слабо верю теориям, но главное – тема закрыта. Не тут-то было!

– После вас я могла бы за ним ухаживать получше Аньки, – задумчиво роняет моя помощница.

Ах ты хамка простодушная: «После меня»! Намекает, что пора переезжать на кладбище. Это уже второй раз, считая посуду, «оставленную на потом». Разозлилась не на шутку:

– Может, прогнать тебя?

Нина, поняв оплошность, со страха перешла в наступление:

– Да гоните в шею! Надоели вы мне!

Это точно, такой подопечной ни одна сиделка не обрадуется. Нина никак не может остановиться:

– И никакая вы не добрая. Просто Бога боитесь, а его не обманешь.

– А если я в Бога не верю?

– И не надо! Он от этого никуда не делся и ни от чьей веры не зависит, тем более от вашей. Кто вы против Бога? Муравей.

Выплеснув энергию, Нина сожалеет, что переборщила:

– Теперь уж точно прогоните.

Хамство меня угнетает. Приучила себя не обижаться – унизительно.

– Ладно, подумаю. Утро вечера мудренее.

Утром домработница пришла просить прощения. Лицо мятое, видно, плохо спала. Уж и не знаю, меня жаль или денежной работы? Говорю сурово:

– Не прощу.

И прощаю. Глупо винить Нину в