* * *

Сюй Линцзюнь не думал, что снова увидится с отцом.

Роскошно обставленная гостиная на седьмом этаже фешенебельного отеля. За окном — пустое синее небо, лишь кое-где тонкие, как дымок, полоски облаков… А там, на далекой равнине, откуда он приехал, из окна открываются золотые и зеленые просторы бескрайних полей. Приехав сюда, он словно оказался поверх облаков — странное чувство стеснило грудь. И дым от отцовской трубки висел в комнате словно туман, делая все неосязаемым, нереальным. Но табак, который курил отец, был тот же самый — с профилем индейца на обертке. Тот самый табак, запах которого он так хорошо помнит с самого детства. Слегка сладковатый кофейный аромат. Значит, это не сон, все происходит на самом деле.

— Что прошло — то прошло! — махнул рукой отец. Он закончил привилегированный колледж еще в начале 30-х годов, но аристократические манеры сохранил до сих пор. В дорогом костюме из тонкой ткани в полоску он сидит в кресле, закинув ногу на ногу. — Когда я только приехал сюда, то сразу усвоил один термин из здешнего политического лексикона — «перспектива». Тебе надо поскорее выбираться отсюда.

То, как одет отец, да и сама обстановка смущали его. Да, действительно, прошло много времени, думал он, что прошло — то прошло, но как можно это забыть?

Ровно тридцать лет назад была такая же осень. С адресом в руке, написанным матерью на листке бумаги, он отыскал на улице Сяфэй виллу, скрытую в глубине сада. Только что прошел дождь. Желтеющие листья засверкали еще ярче, тяжелые капли падали с французских платанов, росших вдоль стены, окружавшей сад. Поверх забора была протянута колючая проволока. Ворота были железные, выкрашенные в строгий серый цвет. Он долго звонил, пока открылось в воротах маленькое окошечко. Привратника он сразу узнал. Человек повел его по бетонной дорожке, зажатой между двумя рядами вечнозеленого кустарника, и они вошли в двухэтажный дом.

Тогда отец был гораздо моложе. На нем была шерстяная бежевая безрукавка. Он стоял, положив локоть на каминную полку, и курил, глядя в пол. У камина в кресле с высокой спинкой сидела женщина, из-за которой все время плакала его мать.

— Это тот самый ребенок? — услышал он ее вопрос, обращенный к отцу. — А он очень похож на тебя. Подойди сюда!

Он не двинулся с места, но невольно взглянул на нее. Запомнились сверкающие глаза и ярко-красные губы.

— Ну, что случилось? — отец поднял наконец голову.

— Мама больна, она просит вас вернуться.

— Она всегда больна, всегда…

Отец вдруг отошел от камина и начал ходить из угла в угол. Ковер на полу был зеленый, с белыми узорами. Он следил взглядом за шагами отца, изо всех сил стараясь, чтобы слезы не закапали из глаз.

— Скажи своей матери, что я приду потом, попозже. — Отец остановился перед ним. Но он не верил отцу. Трудно было поверить. Это обещание мать не раз слышала по телефону. Он резко и упрямо повторил:

— Она хочет, чтобы вы вернулись сейчас.

— Знаю, знаю… — Отец опустил руку на его плечо, легонько подталкивая к двери. — Ступай. Тебя отвезут на машине. А мама, если очень больна, пусть сходит в больницу.

Отец проводил его в прихожую и вдруг ласково погладил по голове и негромко сказал:

— Будь ты постарше — было бы лучше. Ты смог бы понять… Твоя мама… С ней очень трудно. Она такая… Такая…

Он поднял голову и увидел, что отец трет ладонью затылок, а лицо его исказила страдальческая гримаса. Его охватила нежность, смешанная с горечью, пожалуй даже жалостью.

А когда он, сидя в отцовском «крайслере», катил сквозь золото падающих листьев по французскому кварталу, слезы вдруг хлынули из глаз. Стыд, одиночество, жалость к самому себе охватили его. Никого не жаль. Только себя. Ему так мало доставалось материнской любви. Мать чаще гладила птичьи перышки, чем его волосы. Не видел он и отцовской заботы. Отец возвращался домой замкнутый, суровый, потом у них с матерью начинались бесконечные ссоры. Отец сказал, что будь он старше, было бы лучше, он мог бы понять… А ведь в свои одиннадцать лет он уже смутно понимал кое-что: матери больше всего нужна любовь мужа, а отцу больше всего нужно отвязаться от жены с ее странным характером. Сам же он не нужен никому — ни отцу, ни матери! Он всего лишь плод «несвободного» брака между американским студентом и дочерью помещика.

Отец, конечно же, не вернулся домой. Вскоре мать узнала, что он с новой госпожой уехал из Китая, и через несколько дней умерла в немецкой больнице. Как раз в это время Освободительная армия вступила в Шанхай…

Теперь же, когда медленно, месяц за месяцем, минули тридцать лет и произошло столько событий, что их не вместили бы никакие другие тридцать лет, — теперь отец вдруг вернулся. Вернулся и хочет увезти его с собой. Все это так неожиданно, даже трудно до конца поверить, что перед ним его отец и что сам он сидит тут, в этой комнате.

Только что, когда отец и его секретарша мисс Сун открывали кладовку, чтобы достать одежду, он увидел на стоявших там больших и маленьких чемоданах разноцветные фирменные наклейки гостиниц: Лос-Анджелес, Токио, Бангкок, Гонконг… Была еще круглая этикетка авиакомпании «Пан-Амэрикэн» с изображением «Боинга-747». Из крохотной кладовки выглянул огромный мир. А он два дня и две ночи трясся в машинах и поездах, пока добрался сюда. На диване валяется его серенький чемоданчик из искусственной кожи. В деревне он считался довольно-таки модным, мог бы даже сойти за импортный. Но в этой гостиной он выглядит жалким, неказистым, потрепанным. На чемоданчике лежит его нейлоновая авоська с умывальными принадлежностями и сваренными в чае яйцами, оставшимися с дороги. Глядя на сплющенные, потрескавшиеся яйца, он вспомнил, как вечером, провожая его, Сючжи советовала ему взять побольше, чтобы угостить отца. Он не удержался от саркастической усмешки.

Позавчера Сючжи настояла на том, чтобы поехать с Цинцин в уездный центр на автостанцию провожать его. Он впервые надолго покидал свое село с тех пор, как они поженились, и эта дальняя поездка стала для семьи целым событием.

— Папа, а Пекин это где?

— Пекин на северо-востоке от уездного центра.

— А Пекин много-много больше нашего города?

— Много-много больше.

— А деревья маланьхуа там есть?

— Нет.

— А песчаные финики?

— Тоже нет.

— Ну-у-у, — совсем как взрослая вздохнула Цинцин, положив подбородок на