Она уставилась на него.

– Он сам тебе сказал?

– С улыбкой на устах. – Генрих произнес это, скорчив гримасу, но в то же время невозмутимо. – Невесте тринадцать лет. Ему повезет, если она сможет родить ему ребенка. Что бы ни случилось, у нас еще есть время, прежде чем у него появится наследник. Даже если у него и будет ребенок, каков шанс, что именно мальчик?

– А Констанция?

Генрих пожал плечами:

– Там тоже есть время. Мы всегда можем соединить нашу собственную династию с этой и взять Тулузу брачным союзом в следующем поколении.

Алиеноре такие рассуждения показались довольно легкомысленными. Должно быть, что-то отразилось на ее лице, потому что Генрих добавил:

– Я планирую не только на завтра, но и на десять лет вперед и даже больше. Конечно, мы должны следить за ситуацией, но главное, что Людовик отказался от притязаний на Аквитанию. Что касается Тулузы, то я подумаю о военной кампании в ближайшем будущем. – Он одарил ее сонной улыбкой и сменил тему. – Я сказал ему, что ты снова беременна. Никогда не видел, чтобы мужчина пытался улыбаться, глотая уксус. – Он похлопал по кровати, подзывая ее сесть рядом. – Неважно, какие у него планы, у нас все равно есть все преимущества, любовь моя, а у него – ни одного.

– Мы должны убедиться, что так будет и впредь, – сказала она, присоединяясь к нему. – Людовику часто не везет в том, что происходит с ним изо дня в день, но он всегда выкручивается.

– Я его изучил, – уверенно произнес Генрих. – Не бойся. А вот я для него загадка. – Он снял крестик-подвеску с шеи и повесил его над ее плоским животом. Они вместе наблюдали, как он плавно раскачивается вверх-вниз и начинает набирать обороты. – Еще один мальчик, – сказал он и улыбнулся.

В первый вечер их возвращения в Руан Генрих притих, и глаза его то и дело слипались, когда они навестили его мать в аббатстве Бек, чтобы рассказать ей о встрече в Верноне и сообщить новость о беременности Алиеноры. Алиенора и сама устала после долгой поездки, но не придала этому значения. Императрица с лихвой восполняла пробелы в разговоре, рассказывая обо всем, начиная с того, как правильно носить горностаевую мантию, и заканчивая обычными жалобами на то, насколько неумелым королем был Стефан. Она также жаловалась, что император Генрих Германский попросил ее вернуть реликвии, драгоценности и регалии, которые она привезла домой в Нормандию, овдовев.

– Они мои, – заявила она с гневным блеском в глазах. – И перейдут к моим сыновьям. – Она повернулась к Генриху: – Он требует даже корону, которую ты наденешь на коронацию, но он ее не получит. Ни единого кусочка золота, ни одного драгоценного камня из оправы.

– Конечно, не получит, – сказал Генрих, но без обычной иронии или смакования. Он поднялся на ноги и наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. – Мама, давай договорим утром.

Удивление в ее взгляде сменилось беспокойством.

– Что-то не так?

– Ничего, мама. – Генрих пренебрежительно махнул рукой, словно отгоняя муху. – Я уже говорил тебе, что устал, вот и все. Даже мне иногда нужно спать.

Это вызвало суровую улыбку на ее губах, но не изгнало тревогу из глаз.

– Отдыхай, – сказала она. – И да благословит Господь твой сон.

– Ты уверен, что здоров? – спросила Алиенора, когда они прибыли во дворец.

– Конечно, да, – огрызнулся он. – Господь Всемогущий, почему женщины всегда так суетятся? Я устал, вот и все, а моя мать замучает и святого. Не следуй ее примеру!

Алиенора вздернула подбородок.

– Если женщины суетятся, то лишь потому, что именно нам всегда приходится убирать за вами и разбирать завалы, но ты все понятно объяснил. Я больше не буду спрашивать.

Они улеглись в постель, раздраженные друг другом. Генрих уснул почти сразу, но это была беспокойная дрема, в которой он стонал, метался и ворочался.

Рано утром он проснулся, жалуясь на боль в горле и говоря, что замерз, хотя на ощупь его кожа была горячей, как уголь. Ночная свеча догорела до огарка, Алиенора на ощупь натянула сорочку и, спотыкаясь, направилась к двери, чтобы позвать слуг. Из-за спины донесся громкий звук – Генриха рвало.

– Герцог болен, – сказала она слугам. – Принесите свежее постельное белье и теплую воду.

Она поспешно одевалась, пока слуги разбирали и заменяли испачканное постельное белье. Генрих сидел перед догорающими углями камина, закутавшись в плащ, и дрожал. Алиенора опустилась рядом с ним на колени, взяла его руки в свои и почувствовала обжигающее биение его пульса. Даже в полумраке свечей она видела, что его глаза остекленели.

– Говоришь, женщины вечно зря суетятся? – спросила она.

– Ничего страшного, – ответил он, его голос был низким и хриплым. – Простуда. К утру я буду в порядке.

Но к утру он был в бреду и с трудом дышал. Его горло так распухло и воспалилось, что он едва мог проглотить снадобья, которые давали ему лекари. Ему пустили кровь, чтобы удалить избыток тепла из крови, но это ни к чему не привело.

Алиенора осталась у постели, настаивая на том, чтобы самой обтирать его тело, и капала мед и воду в его открытый рот. Ему подложили под голову несколько подушек, чтобы облегчить дыхание, но каждый вдох давался ему с трудом. Она видела, как его диафрагма втягивается и вытягивается, образуя впадины под грудной клеткой, которые повторяли форму изображения Христа на распятии, висевшем на стене.

Едва рассвело, из Бека приехала императрица. Стало по-осеннему холодно, и она вошла в комнату, неся с собой запах дождя и дыма.

– Генрих? – Она поспешила к кровати, и, когда она посмотрела на своего старшего сына, ее лицо в страхе застыло. – Как это может быть? Как это могло случиться? – Она бросила почти обвиняющий взгляд на Алиенору.

– Должно быть, надышался дурным воздухом при французском дворе, – сказала Алиенора и прикусила губу. Воздух французского двора оказался очень вреден и для его отца. Она боялась, как бы он не умер. Будет еще больше конфликтов и войн, и она и ее дети окажутся в их центре. Придется снова выходить замуж, иначе ее постоянно будут осаждать честолюбивые женихи.

– Только не мой золотой мальчик! – воскликнула Матильда. – Не теперь. – Она окинула слуг острым взглядом, отмечая, кто на месте и что делается. – Он не умрет. – Она оттолкнула с дороги одного из слуг и прижала руку ко лбу Генриха. Сын застонал и отпрянул. – Весь в огне, – сказала она. – Его