Племянник заикался и потел, потому что, хотя он был не трус и мог бы стать солдатом, если бы жизнь его сложилась иначе, он был не такой человек, чтобы его слушались, и не мог вести людей в поход, да и спокойная жизнь была ему больше по вкусу. Ван Тигр, видя его замешательство, засмеялся беззвучно, и вдруг, схватившись рукой за меч, заревел:

– Ну, племянник, нам без сомнения можно повысить налоги, раз тебе живется так хорошо и город этот так богат! Я много израсходовал, отправляя сына на Юг, и думаю расширить мои владения для него, пока он в отъезде, – так потрудись хоть сколько-нибудь и удвой для меня налоги!

Племянник же его тайно договорился с купцами о том, что если дядя потребует повысить налоги, то он начнет плакаться на бедность и тяжелые времена, и если ему удастся уговорить Вана Тигра, то в награду он получит немалые деньги. И он нерешительно завел об этом речь, но Ван Тигр ничуть не тронулся его жалобами и прикрикнул очень сурово:

– Я вижу, что здесь делается. Не все действуют так, как Ястреб, – можно идти против меня и другими путями, но у меня для всех одно средство!

Тогда племянник с вытянувшимся лицом, понимая, что серебро для него теперь пропало, сообщил об этом купцам, и они сами пошли к Вану Тигру с жалобой и сказали:

– Мы платим налог не тебе одному. Есть городской налог и государственный налог, а твой и без того тяжелее всех остальных, и едва ли есть выгода заниматься теперь торговлей!

Но Ван Тигр видел, что пора показать им свой меч, и сказал резко, после того как обмен учтивостями был кончен:

– Да, но сила на моей стороне, и если мне не дадут того, что я прошу честью, я возьму силой.

Так Ван Тигр проучил своего племянника, поставив его на место и утвердил свою власть над городом и над всеми своими землями.

Когда все было улажено, он вернулся домой и стал ждать конца зимы, рассыпая лазутчиков и думая о будущем; и он мечтал о великих завоеваниях, которые совершит весной, мечтал, что, может быть, даже теперь, в старости, он еще успеет завладеть целой провинцией для своего сына.

Да, всю эту долгую зиму Ван Тигр не оставлял этой мечты. Это была одинокая зима, такая одинокая, что иной раз он даже заходил на женские дворы, не зная, куда ему деваться. Но и там ему нечего было делать: неученая его жена осталась теперь одна со своими дочерьми, и Вану Тигру не о чем было говорить с ними, и он сидел, мрачный и одинокий, и чувствовал, что они ему почти чужие. Иногда он вспоминал об ученой жене, но она уже много лет не приезжала домой и жила при дочери, которая училась в какой-то школе. Как-то она прислала Вану Тигру свой портрет, где она была изображена вместе с дочерью, и Ван Тигр долго смотрел на этот портрет. Девушка была хорошенькая. У нее было маленькое живое лицо, она смело смотрела с портрета черными и смелыми глазами из-под стриженых, коротких волос, и Ван Тигр чувствовал, что она ему чужая. Он знал, что она окажется одной из тех веселых, говорливых девушек, которых теперь много и с которыми он не умеет говорить. Потом он взглянул на свою ученую жену, – он никогда ее не знал, не знал даже в то время, когда ходил к ней по ночам. Он смотрел на нее дольше, чем на дочь, а с портрета она отвечала ему взглядом, и он чувствовал ту же неловкость, как бывало в ее присутствии, словно она хотела сказать ему что-то, чего он не желал слушать, словно она просила у него то, чего он не мог ей дать. И он пробормотал, отодвигая ее портрет:

– Человеку на многое в жизни не хватает времени: я был очень занят, мне некогда было возиться с женщинами.

Он ожесточился сердцем, и ему казалось добродетелью, что он уже столько лет не ходит к своим женам. Он никогда не любил их.

Но самыми одинокими часами были те ночные часы, когда он сидел перед своей жаровней. Днем он еще находил себе дело, но потом снова надвигались ночи и нависали над ним темные и безрадостные, как в былое время. В такие ночи он не верил себе и чувствовал, что он уж стар; ему не верилось даже, что весной он сможет одержать новую, большую победу. В такие ночи он улыбался безрадостно, глядя на уголья, жевал свою бороду и думал со скорбью: «Может быть, ни одному человеку не удается совершить всего, что он задумал». И через некоторое время подумал опять: «Мне кажется, у человека с рождением сына является столько замыслов, что и трем поколениям не выполнить их».

Но у Вана Тигра остался его верный человек; он следил за своим старым господином, и заметив, что по ночам он сидит в раздумьи над жаровней, а днем не обращает внимания на своих солдат и позволяет им бездельничать, верный человек, не говоря лишних слов, принес ему кувшин горячего, крепкого вина и соленых закусок для возбуждения жажды и уговорил его дать себе покой. И немного спустя Ван Тигр очнулся от забытья и выпил, потом выпил еще, ему стало легче и захотелось спать. И выпив вина, он подумал перед тем, как заснуть:

«Что же, у меня есть сын, и чего я не успею сделать при жизни, то сделает он».

Этой зимой Ван Тигр, сам того не замечая, привык пить вино, и пил его больше, чем когда бы то ни было, а верный человек, который его любил, очень этим утешался. Если Ван Тигр иной раз отталкивал кувшин, старик ласково уговаривал его:

– Пей, господин мой, – каждый человек должен иметь какое-нибудь утешение на старости лет и какую-нибудь маленькую радость, а ты слишком суров к самому себе.

И Ван Тигр пил в угоду ему, желая показать, что он его ценит. После этого он мог спать даже в эту одинокую зиму, потому что ему становилось легче, и, напившись вина, он снова горячо верил в сына и забывал о том, что между ними были нелады. В те дни Вану Тигру не приходило в голову, что у сына могли быть другие замыслы, чем у него, и жил ожиданием весны.

Но вот пришла ночь задолго до