— Спарапет, ваше сиятельство, знаменитый тифлисский аферист, шулер и вор!.. Уже два года, как на него объявлен всероссийский розыск. Никто не мог его обнаружить и взять… кроме меня. — В голосе Усатова прозвучала гордость и опять… укоризна. — Ну, знаменитейший же вор и аферист… шулер!

Старая ищейка был потрясен моей неосведомленностью.

Моя жизнь сложилась так, что воры, аферисты и шулеры проходили как-то мимо меня, да и я ими никогда не интересовался. Помимо всего, человеку в моем положении вообще не пристало лгать подчиненному, а если б даже это было положено, я по природе своей не лгун. Но то ли оттого, что я испытывал неловкость, поскольку обычный в общем-то полицейский знает об этом Спарапете больше меня, а быть может, из простой любезности, по я ответил с твердостью в голосе:

— Да, вспомнил. Спаспет.

— Не Спаспет, а Спарапет, ваше сиятельство! — Усатов чуть не расплакался, так ему было досадно, что я не знаю толком кличку знаменитого вора.

— Да бог с ним! — рассмеялся я оттого, что попал в такое глупое положение. Старику же показалось, что все-то о ковре мне доподлинно известно, только почему-то я предпочитаю скрывать и отделываюсь шуточками. Я почувствовал, что пора брать себя в руки, утер слезы, выступившие от внезапного смеха, попросил Усатова извинить меня и продолжать свой интересный рассказ.

— Да, ваше сиятельство, доставили мы Спарапета вместе с ковром, но тут входит господин Зарандиа и забирает все — и ковер, и Спарапета… Я думал, вам обо всем этом доложили. С этого дня с наших глаз исчезли и владелец ковра, и все его родственники, и осаду полицейского управления они сняли, и меня перестали изводить своими просьбами.

— Он и вора забрал, говорите? — Я почувствовал, забрезжило что-то важное.

— Так точно, увел Спарапета… и ковер забрал. Мне же приказал: мы ничего не находили, никого не забирали, никого не отпускали и вообще ни о чем слыхом не слыхали. — Усатов замолчал, и снова его прищуренные маленькие глазки принялись буравить и сверлить меня.

Было очевидно, что Зарандиа спровадил пострадавших подальше от полиции, обещав им, что ковер непременно вернут.

— Но? — явно запоздало спросил я, наконец, Усатова.

— Но, ваше сиятельство, с неделю уже… как Спарапет продал ковер… за двенадцать тысяч и исчез из Тифлиса.

— Продешевил, однако?

— Известное дело — товар-то краденый…

— И кому же продал?

— Хаджи-Сеиду, а сам исчез, испарился… Я могу у Хаджи-Сеида конфисковать ковер как краденый товар, но сильно опасаюсь, ваше сиятельство, а вдруг господин Зарандиа имеет намерение распорядиться ковром как-то по-другому… а с другой стороны, я прикидываю, вдруг ковер опять исчезнет?!

У меня отлегло от сердца, ибо Усатов оперировал измерениями, мне доступными, — Хаджи-Сеид, Зарандиа… Большая проницательность тут была не нужна — кражу ковра подстроил Зарандиа, зачем-то это ему понадобилось.

Я пригласил кассира.

— Вносил ли Зарандиа в кассу какие-нибудь деньги — перед отъездом?

— Двенадцать тысяч ассигнациями.

— Для сдачи в казну?

— Нет, для временного хранения.

«Ничего себе, он Спарапету даже вознаграждения не оставил», — подумал я.

— Вы изволили что-то сказать?

— Нет, нет, вы свободны.

Кассир ушел, и я сказал Усатову:

— Зарандиа сейчас в Дагестане, Иван Михайлович. Он должен вернуться через неделю. А пока вам надо делать так, как он просил.

— Я понимаю вас, ваше сиятельство, понимаю, но ведь Спарапет… да и ковер… тоже!

Я не мог обещать Усатову, что Спарапета вернут полиции, — для этого старику пришлось бы заново искать и брать его, но что ковер непременно будет возвращен владельцу — это обещание я смог взять на себя. И вдруг меня осенило: Зарандиа заставил украсть ковер Великих Моголов совсем не из желания помочь казне. Раз ковер продан Хаджи-Сеиду, то само, собой разумеется, ему предстоит оставаться у него до тех пор, пока Зарандиа не вернется из Дагестана. Сообразив все эти обстоятельства, я сказал Усатову:

— Иван Михайлович, я рассчитываю на ваш опыт и на ваши таланты. До тех пор пока Зарандиа не вернется, ковер должен находиться там, где он есть в настоящую минуту. Если его попытаются вывезти — немедленно вместе с покупателем к вам, в полицию! Вам ясна моя мысль?

— Есть вместе с покупателем в полицию, ваше сиятельство! — Усатов вытянулся передо мной, щелкнул шпорами и вышел.

На душе у меня остался неприятный осадок. Я был задет тем, что операцию провели, не уведомив меня о ней заранее. Оправдывало Зарандиа то, что он покинул Тифлис двумя днями позже меня. Возможно, кульбит с ковром был вызван новыми, неожиданными обстоятельствами.

Я пригласил заместителя Зарандиа, Шитовцева.

— Что вы можете рассказать об этой истории?

— Все. Я ждал от господина Зарандиа телеграмму. Сегодня утром я ее получил.

— Дальше…

— Основная операция требует подготовки — необходимо установить факт продажи ковра. Вслед за тем мы отправим Усатева к Хаджи-Сеиду с обыском, который должен обнаружить, что Хаджи-Сеид купил краденый товар и к тому же перепродал его… Напоминаю, до этого абсолютно необходимо установить факт перепродажи ковра. Усатов документально подтвердит этот факт и, якобы для выяснения каких-то дополнительных обстоятельств, ковер оставит у Хаджи-Сеида, взяв, разумеется, у него расписку. Господин Зарандиа особенно настаивал на том, что до его приезда ковер должен оставаться у Хаджи-Сеида.

— Понятно, — сказал я, хотя далеко не все было мне понятно. Однако я видел отчетливо: вся эта операция ставила Хаджи-Сеида перед Зарандиа в положение преступника. Эта позиция в их будущих взаимоотношениях давала Зарандиа важное преимущество. Все это так, но есть здесь что-то недосказанное. Я пытался разобраться в смутных своих ощущениях, как вдруг мне на стол положили телеграмму, извещавшую о скором приезде Сахнова. Давно мы ждали этого визита, но нужно было своими глазами прочесть это извещение, чтобы мысль моя тут же обрела прозрачную ясность. Меня осенило.

…Семьи высшей российской аристократии любили кичиться друг перед другом особыми вкусами и пристрастиями. Семья Романовых во всей империи, а может быть, и на всем белом свете считалась обладательницей самой богатой коллекции бриллиантов. Нарышкины владели великолепными конными заводами. У Голицыных была редкостная коллекция хрусталя и фарфора. У Юсуповых — столь же редкостная коллекция часов. Мать Сахнова, урожденная Шереметьева, получила в наследство сказочную коллекцию ковров, которую подарила единственному сыну в день его свадьбы. С похвальной пылкостью шереметьевский отпрыск продолжал пополнять эту коллекцию. Одно время ходил слух, будто он заложил леса в Пермской губернии, приданое жены, чтобы купить еще несколько ковров эмира Бухарского, и вообще большая часть его доходов уходила на ковры. Это было увлечение совсем не бескорыстное. По отцу дворянин скромного происхождения и