– Ты съешь его, когда спустишься вниз.

Джейкоб быстро уходит, оставляя меня с Генри.

– Ты, наверное, шутишь! – набрасываюсь на него я. – По-твоему, можно явиться сюда рыцарем на белом коне и запросто все исправить?

– Учитывая, что я дал денег на адвоката, у меня есть право убедиться, что он выполняет свою работу.

Это, разумеется, заставляет меня вспомнить про Оливера. И о том не имеющем отношения к работе, чем мы занимались.

– Слушай, – говорит Генри, и весь апломб слетает с него, как снег с ветки дерева, – я приехал сюда не усложнять тебе жизнь, Эмма, а помочь.

– Ты не станешь сейчас их отцом, потому что твоя совесть вдруг подняла свою мерзкую голову. Ты или отец двадцать четыре часа семь дней в неделю, или вовсе не отец.

– Почему бы нам не спросить детей, хотят они, чтобы я остался или уехал?

– О, верно. Это все равно что помахать у них перед носом новой видеоигрой. Ты новинка, Генри.

Он слегка улыбается:

– Не могу припомнить, когда мне последний раз ставили это в вину.

Раздается шум; Тэо топает вниз по лестнице.

– А, ты здесь, – говорит он. – Странно.

– Это из-за тебя, – отвечает Генри. – После того как ты приехал в такую даль повидаться со мной, я понял, что не могу сидеть дома и делать вид, что ничего не происходит.

Тэо прыскает со смеху:

– Почему нет? Я все время этим занимаюсь.

– Я не собираюсь это слушать. – Я быстро сную по кухне. – Мы должны быть в суде к половине десятого.

– Я приду, – говорит Генри. – Для моральной поддержки.

– Большое тебе спасибо, – сухо отвечаю я. – Не знаю, как бы я пережила этот день, если бы не ты. О, погоди. Я ведь пережила здесь без тебя пять тысяч дней.

Тэо протискивается между нами и открывает холодильник. Достает коробку грейпфрутового сока и пьет прямо из нее.

– Блеск! Что за милая семейка. – Он смотрит вверх; горячая вода в трубе перестает течь. – Я в душ следующий, – говорит Тэо и возвращается к себе.

Я сажусь на стул:

– Так как это работает? Ты сидишь в зале суда и изображаешь озабоченность, пока твоя настоящая семья ждет у аварийного выхода?

– Это нечестно, Эмма.

– Все нечестно.

– Я пробуду здесь столько, сколько нужно. Мэг понимает, что у меня есть ответственность перед Джейкобом.

– Верно. Ответственность. Но она почему-то не пожелала пригласить его в солнечную Калифорнию, чтобы познакомиться с единокровными сестрами…

– Джейкоб не полетел бы на самолете, и ты это знаешь…

– Значит, ты планируешь войти в его жизнь, а потом выйти из нее, как только закончится суд?

– У меня нет планов…

– А что будет потом?

– Потому я и приехал. – Генри делает шаг ко мне. – Если… если случится худшее и Джейкоб не вернется домой… ну, я знаю, он сможет положиться на тебя, но я подумал, тебе самой тоже нужно будет на кого-нибудь опереться.

Мне в голову приходит сотня возражений, главное из которых: почему я должна ему верить, когда он уже однажды бросил меня? Но вместо этого я качаю головой:

– Джейкоб вернется домой.

– Эмма, ты должна…

Я поднимаю вверх раскрытую ладонь, желая этим остановить его на полуслове:

– Позавтракай сам. Мне нужно одеться.

Оставляю Генри на кухне, а сама поднимаюсь в спальню. Сквозь стенку слышу, как Тэо поет в душе. Сажусь на постель и зажимаю руки между коленями.

Когда мальчики были маленькие, мы завели домашние правила. Я написала их на зеркале в ванной, пока дети брызгались в воде, чтобы в следующий раз, когда тут будет полно пара, слова магическим образом появились вновь: команды малышу, едва начавшему ходить, и его брату-аутисту, понимающему все до боли буквально, правила, которые нельзя нарушать:

1. Убирать за собой.

2. Говорить правду.

3. Чистить зубы дважды в день.

4. Не опаздывать в школу.

5. Заботиться о брате; он у тебя один.

Однажды вечером Джейкоб спросил меня, должна ли я тоже выполнять правила, и я ответила «да». «Но ведь у тебя нет брата», – заметил он.

«Тогда я буду заботиться о вас», – сказала я.

Тем не менее я этого не сделала.

Сегодня Оливер будет выступать в суде, и, может быть, завтра и послезавтра он попытается завершить то, что я безуспешно пыталась сделать в течение восемнадцати лет: объяснит незнакомым людям, что такое быть моим сыном. Вызовет в них сочувствие к ребенку, который сам его не испытывает.

Когда Тэо заканчивает мыться, я захожу в ванную. Воздух жаркий и полный пара; зеркало запотело. Я не вижу слез на своем лице, и это к лучшему. Потому что я знаю своего сына и всем нутром чувствую, что он не убийца, однако шансы на то, что присяжные увидят и поймут это так же четко, как я, минимальны. И не важно, что я говорю Генри или себе; если уж на то пошло, Джейкоб домой не вернется, это мне ясно.