Шрифт:
Закладка:
В парижских магазинах сейчас почти невозможно найти книг Тэффи — все распроданы. А новые почти не печатаются. Только теперь вышел том: «Все о любви». Тэффи, привыкшей к широкой аудитории, в особенности трагично писать для нескольких сот, и утеря этого стимула, конечно, не без влияния на то, что она стала меньше писать.
За границей Тэффи широко известна. Многие ее книги переведены на иностранные языки.
— Известность не дала мне приятных минут, — говорит мне Тэффи, — не моя это слабость. Но неприятные были. Во-первых, молва вечно выдавала меня замуж. Достаточно было появиться в театре или на концерте не одной, как уж моего спутника прочно считали моим мужем. Как-то в одном эмигрантском собрании я была вместе с братом. И так как он был худощавый блондин, то на следующий же вечер я узнала, что вышла замуж за англичанина. Теперь меня больше замуж не выдают, зато усердно хоронят. С панихидами, с некрологами. Молятся, чтоб я упокоилась со святыми, а я по-прежнему беспокоюсь с грешниками.
— Очень интересная история разыгралась с одним вралем, — рассказывает Н. А. — В начале революции муж мой поехал в свое имение в Казанской губернии. Остановившись в Казани, зашел вечером в клуб. Видит: сидит в соседней столовой толстый инженер, ест бифштекс. «А это, — спрашивает, — кто такой?» «А это, — отвечают, — очень интересный господин, муж писательницы Тэффи. Очень занятно о ней рассказывает». Муж, конечно, заинтересовался. Подошел и спрашивает: «Вы, говорят, муж писательницы Тэффи?» «Да, да. Мы не так давно разошлись, но сохранили самые дружеские отношения. Я в Петербурге всегда у ней останавливаюсь». «Вы уверены, что вы ее муж?» «Странный вопрос», — удивился инженер. «Дело в том, что я муж писательницы Тэффи». И тут произошло нечто странное. Инженер молча встал, положил на стол салфетку и вышел. Видно было, как он надел в передней пальто, взял шляпу и все так же молча ушел.
В другой раз Н. А. рассказывает еще эпизод:
— Во время краткого нашего пребывания в Киеве, на беженском пути в Одессу, меня успели выдать за Керенского, которого, кстати сказать, я очень мало встречала. Узнала об этом случайно, от одной знакомой. Прибежала эта дама, поздоровалась, огляделась по сторонам и спрашивает: «А где же он?» — «Кто?» — «Да Александр Федорович?» — «Какой?» — «Господи, да Керенский. Где же он?» — «А я почем знаю?» — «Как почем знаю? Жена вы ему или не жена?» — «С чего вы это взяли?» — «Ну, ничего, ничего. Вчера я была в большом обществе и только об этом и говорили. И как раз пришел известный здешний адвокат, душа общества. Мы спрашиваем: „Слышали? Тэффи вышла замуж за Керенского?“ А он говорит: „Не только слышал, но сам на свадьбе плясал“». Разуверить даму было очень трудно. Только потом я догадалась, в чем дело. Последнее время в Петербурге была очень популярна артистка Тиммэ, и она вышла замуж за думского Скобелева. Из Тиммэ сделали Тэффи, из Скобелева Керенского, и брак состряпан. Только два раза переврали.
— А вот из писем читательских, — вспоминает Н. А., — порой очень сердечных и лестных, я сохранила только два. Одно от старой женщины, умирающей от неизлечимой болезни. Она знала, что умирает, и благодарит меня за радость, что я давала ей. Другое письмо — тоже благодарность — от новобранца, уходил на фронт, на смерть.
По поводу своих «невеселых» рассказов Н. А. говорит:
— Среди моих читателей многие любят мои невеселые рассказы. Многие из невеселых ищут смеха и иногда находят. А чаще через смех открывают невеселое. Дело в том, что для меня трагедия жизни часто кроется под очень забавной и веселой маской. В моем «Авантюрном романе» внешние формы почти все забавные: комические типы и положения, но «подпочвенная струя» жестока и трагична. И когда она пробивается наружу, читатели, ищущие только смеха, немножко расстраиваются, потом, когда эта подпочвенная струя крепнет и приобретает силу, она овладевает ими. И тогда им начинает нравиться не только смех Тэффи, но и то вино жизни, которое она вливает в искрящийся граненый бокал.
Как и перед всеми крупными писателями, перед Тэффи стоит сейчас трагический вопрос: стать ли ей советской или окончательно отвернуться от возможности служить своим пером родине.
На этот вопрос она отвечает так:
— Я устала. Приносить пользу не могла бы. Не считаю мои прошлые литературные заслуги настолько значительными, чтобы требовать за них материального обеспечения. Быть каким-то лишним ртом? Для этого у меня еще сохранилась некая доля «благородной гордости».
Комментарии
Произведения Тэффи в каждом из разделов печатаются в той последовательности, в которой они появлялись в периодической печати. В случае, если не указано иное, тексты печатаются по первой публикации.
РАССКАЗЫ
На скале Гергесинской. Впервые: Грядущий день. Одесса. 1919. № 1 (март). С. 32–34.
С. 32. Мы люди средние… винты, колеса и приводы великой машины… — возможно, аллюзия к известному положению из статьи В. И. Ленина «Партийная организация и партийная литература» («Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, „колесиком и винтиком“ одного единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса»), опубликованной в газете «Новая жизнь» № 12 от 13 (26) ноября 1905 г., в которой сотрудничала и Тэффи (о личном знакомстве с Лениным см.: Тэффи. «Новая жизнь» // Возрождение. 1956. № 49, 50).
…в Киеве… в Екатеринодаре… в Одессе… — географические вехи беженского пути Тэффи в эмиграцию (см.: Тэффи. Воспоминания. Париж, 1931).
«Ке фер?» Впервые: Последние новости. 1920. 27 апреля. № 1. С. 2. Печатается по сборнику «Рысь» (Берлин, 1923).
По словам И. Одоевцевой, восклицание «ке фер?» принадлежало брату Тэффи Николаю Александровичу Лохвицкому, генералу русской армии, во время Первой мировой войны командовавшему русским экспедиционным корпусом во Франции (см.: Одоевцева И. На берегах Сены. М., 1989. С. 82). Однако Дон-Аминадо (А. П. Шполянский) уверял, что историю о генерале рассказывал в гостях у Тэффи в 1920 г. А. А. Койранский: «Выдумал ли он его недавно или тут же на месте и сочинил, но короткий рассказ его <…> вошел в литературу и остался настоящей зарубкой, пометкой, памяткой для целого поколения.
— Приехал, — говорит, — старый отставной генерал в Париж, стал у Луксорского обелиска на площади Согласия, внимательно поглядел вокруг на площадь, на уходившую вверх —