свободном поэтому и беззаветном посвящении всех своих сил разумному исполнению воли Творца.[1107] Всякая, напротив, попытка поставить себя самого или что-либо иное тварное источником и целью своей деятельности представляет непонимание самой сущности бытия, нечестие против Творца, внесение зла и смерти в мир тварей, низведение себя самого из числа сознательных, свободных, в славе Творца участвующих служителей воли Его в ряд слепых орудий Его Промысла, служащих только средством прославления Бога в других носителях образа Божия.[1108] Искреннейшее убеждение, что всякое добро, мною совершаемое, только потому и добро, что исходит от Бога и в Его имя совершается;[1109] а всякое действие, имеющее источник и цель свою во мне самом, а не в Боге, есть уже зло,[1110] — делает отличительной чертою истинного христианина глубочайшее смирение, в котором искреннейшая любовь к ближнему является выражением всеобъемлющей любви к Богу.[1111] Истинный христианин знает, что какому бы ни подвергся он уничижению, сам в себе он представляет еще большее ничтожество, и было бы, конечно, и неразумно, и несправедливо, и греховно ему обижаться и скорбеть по поводу этого мнимого только унижения.[1112] Коль скоро же он принимает это унижение не как обиду личную, а как новое содействие Творца его нравственному усовершенствованию, принимает, следовательно, добровольно во имя Бога, оно делает человека участником вольного уничижения Сына Божия, обращается в величайшую возможную для человека славу, делается действительно благодеянием ему, а не оскорблением. [1113] Таким образом, в глубочайшем смирении христианина, располагающем его всегда винить во всем дурном себя самого, а действия других рассматривать как благодетельные всегда для его нравственного развития меры вразумления со стороны Бога, соединяется неразрывно беззаветная преданность воле Божией, необходимо требующая верности до смерти признанной Богооткровенной истине, и искреннейшая любовь к ближним, являющаяся здесь не только выполнением ясной воли Божией, но и естественным ответом с нашей стороны на их постоянные, вольные или невольные, в виде услуг или обид, благодеяния нам.[1114] Коль скоро величайшая обида на земле есть в действительности величайшее благодеяние, если только сам я не подчинюсь греху, и нет у христианина злейших врагов, чем грешники, соблазняющие своим примером других ко греху, то, очевидно, высочайшей степенью усвоения христианского мировоззрения, с точки зрения св. Василия Великого, представляется любовь к грешнику,[1115] принимающая на себя вину его неисправления и дерзающая предлагать в молитве Богу свое вечное спасение в искупление этой вины. А в прямой противоположности этому стоит, конечно, то холодное самодовольство своей теоретической верностью христианству, которое под покровом ревности к чистоте веры хочет определить взаимные отношения христиан себялюбивыми опасениями за свое личное спасение вместо «добрейшего пути смирения», показанного миру Сыном Божиим, «за превосходящую благость снисшедшим до креста и погребения и даже до ада, ища спасти Адама» (отпуст литургии в Великий четверг и непорочны Великой субботы, стих 25).

М. Васильев. Власть и положение римских епископов в Церкви по учению Василия Великого [1116]

Римская церковь в доказательство своего учения о едином видимом главенстве в Церкви Римского папы ссылается, между прочим, на особое уважение к Римским епископам древних восточных отцов Церкви. В своем очерке мы постараемся показать, как смотрел на власть и положение Римского епископа один из величайших отцов Церкви IV века св. Василий Великий.

Предпринимая на себя труд изложить взгляд Василия Великого на власть и положение Римского епископа, мы, естественно, должны решить два вопроса: признавал ли св. Василий Великий за Римским епископом какие-либо особые права и преимущества по сравнению с прочими западными и восточными епископами, и если признавал, то в чем полагал эти преимущества.

В творениях Василия Великого мы не находим прямого ответа на поставленные вопросы. Тем не менее на основании отдельных мест из его творений и особенно на основании сохранившихся писем Василия Великого к папе Дамасу и к западным и восточным епископам мы можем дать на тот и другой вопросы довольно определенные ответы.

Св. Василий Великий в первый раз обращался за помощью на Запад в самый разгар арианских гонений на Востоке.

Арианская ересь, осужденная в 325 году на Первом Вселенском Соборе в Никее, продолжала существовать и после него. Дело Ария продолжили его сторонники и последователи. В 364 году с восшествием на византийский престол императора-арианина Валента арианство особенно усилилось на Востоке и грозило окончательно ниспровергнуть здесь Православие. Вот как описывает состояние Восточных церквей за это время св. Василий Великий: «Весь почти Восток. приводится в колебание великою бурею и волнением, потому что ересь, давно посеянная врагом истины, Арием, снова ныне возникла с бесстыдством и, как горький корень, принеся плод, одерживает уже верх тем, что предстоятели правого учения во всех епархиях по клеветам насильственно лишены своих церквей и управление делами передано уловляющим души людей простосердечных».[1117]

В письме к святейшим братиям и епископам на Западе Василий Великий описывает бедствия Восточной Церкви в следующих чертах: «При непрестанных нападениях противников, подобно какому-нибудь кораблю, который среди моря сокрушают один за другим следующие удары волн, Церковь изнемогает».[1118]

К довершению всех зол Православная Церковь Восточная разделена была в описываемое время так называемым мелетианским расколом в Антиохии. В 360 году ариане поставили в Антиохии епископом Мелетия, считая его за арианина, но Мелетий оказался строго православным. Ариане его низвергли. Тогда часть православных признала Мелетия своим епископом, но другая часть не признала, так как он поставлен был арианами, и продолжала устраивать отдельные собрания под руководством пресвитера Павлина. Таким образом, между православными в Антиохии произошел раскол, называемый мелетианским. Собор Александрийский [362 года], по предложению св. Афанасия, для примирения православных послал в Антиохию депутацию, в которой, между прочим, был строгий до фанатизма [епископ] Люцифер Сардинский, возвращенный из заточения и пребывавший в Александрии. Люцифер своей горячностью испортил все дело: не признав Мелетия законным епископом, он поставил православным епископом Павлина. Раскол продолжался. За Павлина стояли Церкви Александрийская и Западная, за Мелетия — все православные Восточные.

«Пока хранится еще след прежнего устроения, — писал Василий Великий в это время западным епископам, — прежде нежели постигло Церкви совершенное крушение, поспешите к нам, поспешите!.. Не пренебрегите тем, что половина вселенной погружена в заблуждение. Не потерпите, чтобы угасла вера у тех, у кого воссияла первоначально».[1119]

В 370 году, рукоположенный в епископа Кесарии Каппадокийской, св. Василий Великий выступил защитником Православия на Востоке. Как видно, к этому времени у него составился определенный план борьбы