Шрифт:
Закладка:
Теперь читаю Валентину, и это чтение меня раздражает, потому что эта книга заинтересовала меня настолько, что я хочу дочитать ее, и в то же время я чувствую, что у меня от нее ничего не останется, может быть только неопределенное неприятное впечатление; мне кажется, что такое чтение ниже меня, я возмущаюсь и в то же время продолжаю, ибо, чтобы я бросила ее, надо быть такой же несносной, как «Последняя любовь» того же автора. Однако «Валентина» лучшее из того, что я читала из произведений Жорж Санда. «Маркиза де Вильмер» тоже хороша; помнится, там нет конюха, влюбленного в графиню.
10 октября
Утро провела в Лувре и совсем подавлена впечатлением; до сих пор я не понимала так, как сегодня утром. Я смотрела и не видела. Это точно откровение. Прежде я смотрела, вежливо восхищалась, как огромное большинство людей. А если видишь и чувствуешь искусство так, как я, то значит, обладаешь не совсем обыденной душой. Чувствовать, что это прекрасно, и понимать, почему это прекрасно, вот это большое счастье.
16 октября
Среди разных других хороших вещей Тони сказал: «В общем я очень доволен, дело идет хорошо». – Следует урок. Я очень довольна; каждую субботу я боюсь! А потом радуюсь!.. Это единственная вещь, к которой я отношусь серьезно.
19 октября
Увы! Все это кончится через несколько лет медленной и томительной смертью.
Я отчасти предчувствовала, что это так кончится. Нельзя жить с такой головой, как у меня, я похожа на слишком умных детей.
Для моего счастья надо было слишком много, а обстоятельства сложились так, что я лишена всего, кроме физического благосостояния.
Когда года два, три, даже шесть месяцев тому назад я пошла к новому доктору, чтобы вернуть свой голос, он спрашивал меня, не замечала ли я тех или иных симптомов, и так как я отвечала «нет», он сказал приблизительно следующее:
– Ничего нет ни в бронхах, ни в легких, это просто воспаление гортани.
Теперь я начинаю чувствовать все то, что доктор предвидел. Значит, бронхи и легкие поражены. О, это еще ничего или почти что ничего. Фовель прописал йод и мушку; конечно, я стала испускать крики ужаса, я предпочитаю сломать руку, чем допустить горчичник. Три года тому назад в Германии один доктор на водах нашел у меня что-то в правом легком. Я очень смеялась. Потом еще в Ницце, пять лет тому назад я чувствовала как будто боль в этом месте, я была убеждена, что это растет горб, потому что у меня были две горбатые тетки, сестры отца; и вот еще несколько месяцев тому назад, на вопрос, не чувствую ли я там какой-нибудь боли, я отвечала «нет». Теперь же, если я кашляю или только глубоко вздыхаю, я чувствую это месте направо в спине. Все это заставляет меня думать, что, может быть, действительно там есть что-нибудь… Я чувствую какое-то самоудовлетворение в том, что не показываю и вида, что я больна, но все это мне совсем не нравится. Это гадкая смерть, очень медленная, четыре, пять, даже, быть может, десять лет. И при этом делаются такими худыми, уродливыми.
Я не особенно похудела, у меня все в порядке, только вид утомленный, я сильно кашляю, и дышать трудно.
Случалось ли вам начать говорить или писать, что вы больше не верите чему-нибудь, чему прежде верили… И пока вы говорите: «И сказать только, что я была в этом убеждена!» – сразу вернуться к прежним мыслям, опять поверить или, по крайней мере, сильно усомниться? В одну из таких минут я сделала эскиз картины… В ожидании художника модель – маленькая белокурая женщина – сидит верхом на стуле и курит папироску, глядя на скелет, в зубы которого он воткнул трубку. Платье разбросано по полу налево; направо ботинки, открытый портсигар и маленький букетик фиалок. Одна нога пропущена через спинку стула, женщина оперлась на него локтями и подпирает рукою подбородок. Один чулок на земле, другой еще висит на ноге. Это очень хорошо выходит красками. Кстати, я делаюсь колористкой. Я говорю это смеясь; но шутки в сторону, я чувствую краски, и нельзя даже сравнивать мои этюды за два месяца до Мон-Дора и теперь.
Вы увидите, что найдется множество вещей, привязывающих меня к жизни, когда я уже буду ни к чему не пригодна, когда я буду больна, отвратительна!
24 октября
Показала Жулиану картину, написанную в Мон-Доре. Он, конечно, нагрубил мне, говоря в то же время, что некоторые современные художники нашли бы, что это очень хорошо, что это смесь Бастьен-Лепажа и Бувена; что это, соединенное с несколько более усиленной работой, и дало бы почти хорошую картину; в ней есть интересные вещи, но что я пишу, «как палач».
Что касается модели перед скелетом, то это задело его за живое. Он сказал, что это «положительно то, что следует», что это грубо, отталкивающе, а я прибавила: «Да, это отталкивает, и именно поэтому-то это хорошо, это сама природа». – «Только вы не можете подписаться под этим. Это произвело бы скандал. Но, черт возьми, как это хорошо! Я не говорю, что вы сейчас же сделаетесь известным живописцем, но, конечно, вы прославитесь этой… оригинальной изобретательностью… Эта картина заставит кричать, особенно если узнают, что ее сделала женщина, молодая девушка».
29 октября
Прочитав в Евангелии место, удивительно соответствующее руководившей мной мысли, я снова вернулась к горячей вере и к чудесам, к Иисусу Христу и к моим прежним восторженным молитвам.
10 ноября
Ужасно работать без устали в продолжение трех лет и прийти к заключению, что ничего не знаешь!
11 ноября
Приходил Тони и, когда я ему рассказала о своем упадке духа, то он ответил, что это доказывает, что я не слепа, и советовал мне снова приняться за этюд и вообще продолжать занятия.
Конечно, это показывает, что я знаю теперь больше, чем прежде, ибо вижу все яснее. Но как мне грустно! Как я нуждалась в ободрении! Я переделала себе плащ с монашеским капюшоном для мастерской, когда приходится занять место около окна, откуда адски дует. Итак, у меня монашеский капюшон, а это всегда приносит мне несчастье. Я плакала под этим несчастным капюшоном, и так, что эта
