Шрифт:
Закладка:
– И это его охрана? – полковник указал подзорной трубой на суда, лодки и паромы, идущие в кильватерной колонне.
– Ну да, – неуверенно ответил Филисов.
– Что-то многовато, ваше превосходительство.
– Мне сказали, такие у них обычаи.
Ферзен покрутил одно из сочленений походной подзорной трубы, добиваясь максимального увеличения и четкости, вскоре в поле его зрения оказался сам Бахадыр-Гирей, высокий, плечистый татарин лет шестидесяти отроду. Он важно стоял на носу переднего двухмачтового парусника, был одет в роскошный парчовый кафтан, застегнутый на круглые пуговицы из жемчуга, и опирался рукой на кривую турецкую саблю. За его спиной толпились молодые воины. Все – в черных черкесках и разноцветных бешметах, в коричневых папахах, с кинжалами «кама» у пояса и с кавказскими шашками. Они смеялись, оживленно переговаривались между собой и показывали на берег Крыма.
– Ишь волчата! – пробормотал начальник крепостной артиллерии.
– Думаете, переговоры здесь не при чем? – покосился на него Филисов.
– Конечно. Больше похоже на десант.
– Может быть, расстрелять их всех к чертовой матери, пока к пристани не подошли?
– Почему бы и нет, ваше превосходительство. Но самое главное – приказ.
– К сожалению, точного приказа я не имею.
– Очень жаль, – ответил ему Ферзен.
Несмотря на немецкую фамилию, он считал себя русским. В России родился его отец. Лишь дед, Готлиб Ферзен, подданный прусского короля, в молодости проживал в Потсдаме и сюда приехал по приглашению царя Петра Великого, чтобы служить в бомбардирской роте лейб-гвардии Преображенского полка. Служба протекала замечательно. Побывав во многих битвах Северной войны, Готлиб Ферзен вышел в отставку майором армейской артиллерии, купил дом в пригороде Санкт-Петербурга. Он вырастил трех сыновей. По примеру отца они тоже стали артиллерийскими офицерами. Теперь в артиллерии служили и пятеро внуков. Целая династия Ферзенов перевозила трехфунтовые полковые орудия по дорогам империи, несла службу в крепостях и мечтала о победоносной войне, дабы отличиться в ней, как дедушка.
Свежий попутный ветер надувал паруса, и татарские корабли шли полным ходом. Они уже достигли середины Керченского пролива. После долгого молчания Ферзен заговорил снова:
– Значит, заряжать, ваше превосходительство?… По судам – выстрелов десять картечью. На паромы – шесть ядер. А для общего впечатления – гранаты. Но не менее восьми штук. Ко дну пойдут, как миленькие…
– Подождите, полковник, – с некоторым раздражением остановил его Филисов. – Открыть огонь – дело нехитрое.
– Время-то идет, ваше превосходительство.
– Не хуже вас знаю!
Совсем недавно Федор Петрович Филисов отметил пятьдесят первый свой день рождения. На военной службе он находился более тридцати лет и начал ее, как многие дворянские недоросли в то время, с чина капрала в гвардейской пехоте, будучи в пятнадцатилетнем возрасте. Поворотом в его судьбе стал день 14 июня 1771 года. Тогда он был подполковником во Втором Гренадерском полку, приписанном к Крымской армии генерал-аншефа князя Долгорукова.
Князь доверил ему командование одной из колонн, атакующих турецко-татарскую крепость Ор-Капу на Перекопе. Филисов под сильным огнем противника довел солдат до этого оборонительного сооружения, первым взошел на его стены и лично заколол шпагой двух янычар, подав достойный пример храбрости подчиненным. Крепость пала. За подвиг сорокалетнего офицера наградили орденом Св. Георгия 3-й степени. С тех пор карьера его была обеспечена: полковник, командир пехотного полка, генерал-майор, командир бригады, и наконец – обер-комендант двух крепостей, правда, не очень больших.
Распрекрасно жилось Филисову в годы первой Русско-турецкой войны. Он получал приказы и четко исполнял их. Однако, война закончилась. Год назад он снова попал в Крым, сменив генерал-майора Борзова на должности обер-коменданта Керчи и Ени-Кале. На первый взгляд, место, вроде бы было хорошее, открывающее перспективы для карьерного роста. В действительности же оказалось оно слишком удаленным, требующим самостоятельных и – что особенно печально – политических решений. В политике генерал-майор разбирался плохо.
В кабинете, в верхнем ящике стола, чтобы всегда находились под рукой, он держал папку с основополагающими документами и регулярно их перечитывал. Первым среди них являлся текст Кучук-Кайнарджийского мирного договора на трех языках: французском, русском и тюркско-татарском. Договор подписали Всероссийская империя и блистательная Оттоманская Порта в июле 1774 года. Оба государства признали в нем «преобразование крымских и всех прочих татар в область вольную, независимую и никому, кроме Бога, неподсудную…»[95]
Второй и третий артикулы этого договора, трактующие о разных деталях взаимоотношений России и Крымского ханства, Филисов знал почти наизусть. Но считать их инструкцией к конкретным действиям представлялось ему весьма затруднительным. Уж слишком сильно окружавшая его действительность расходилась с провозглашенными в дипломатических бумагах постулатами.
Недаром в другом важном документе из его папки – в «Торжественной декларации всем татарам на Крымском полуострове и на Кубани обитающим», подписанной императрицей 14-го января 1779 года, – прямо говорилось: «… с того времени (то есть с июля 1774 года. – А. Б.) произошли между двумя высокими империями, по новости такового татарских народов преобразования, разные недоразумения, несогласные толки, неприятные изъяснения и деятельные меры…»
Видимо, под словом «недоразумения» государыня понимала демарш повелителя всех мусульман султана Абдул-Гамида I, который в марте 1776 года вознамерился в одностороннем порядке аннулировать артикулы Кучук-Кайнарджийского договора о независимости Крымского ханства и о передаче России двух турецких крепостей в Крыму – Керчи и Ени-Кале. Русские войска на Украине были тотчас приведены в боевую готовность и двинулись к границам Крыма. Турки испугались новой войны. В полевых битвах они не раз терпели поражения от северного соседа. Потому договор открыто нарушать уже не осмелились, а перешли к другой войне – тайной, подпольной, с мятежами, диверсиями, убийствами из-за угла.
«Несогласные толки» – это, конечно, мятеж против российского ставленника Шахин-Гирея, организованный турецкой разведкой в октябре 1777 года. Он сопровождался кровавой междоусобной резней и унес жизни двенадцати тысяч жителей полуострова. Русские подавили его через три месяца, введя в Крым несколько полков.
Слова «неприятные изъяснения», скорее всего, относились к крейсерованию турецкой эскадры у берегов полуострова летом 1778 года с той целью, чтобы внезапно высадить в подходящем месте многочисленный десант и снова вернуть Крымское ханство под власть султана. У османов ничего не получилось. Командующий русским корпусом в Крыму генерал-поручик Суворов быстро создал уникальную систему обороны и высадки десанта не допустил. Осенью того же года, не сделав ни одного выстрела, вражеские корабли убралась обратно в Стамбул.
Таковы были «деятельные меры» Екатерины Алексеевны.
В «Торжественной декларации», разосланной беям, мурзам и улемам татарских народов: крымских, буджакских, кубанских – а также – эдисанцам, джамбулукцам и едичкульцам, обитающим на Тамани, она вежливо напоминала, что правление их прежнего сюзерена – турецкого султана – кончилось. Покушаться на религиозные традиции мусульман и их многовековые обычаи царица ни в коем случае не собиралась. Но мягко советовала вышеупомянутым ордам, родам и племенам мирно жить под сенью скипетра нынешнего их хана Чингизского поколения Шахин-Гирея, всем татарским обществом единодушно избранного и на престол возведенного в марте 1777 года…
Если суть двух первых документов, органично дополняющих друг друга, Федор Петрович кое-как усвоил и тактику своего поведения с крымско-татарской администрацией выработал, то официальные бумаги, собранные в нижнем ящике стола, иногда приводила его в недоумение, но чаще – в ярость и настоящее бешенство. Это были письма Петра Петровича Веселитского, действительного статского советника, полномочного министра и посла, представляющего при дворе светлейшего хана Шахин-Гирея интересы двора Ея императорского Величества Екатерины II.
Сложность ситуации заключалась в том, что непосредственный начальник обер-коменданта – Главнокомандующий Украинской армией генерал-фельдмаршал граф Петр Алексеевич Румянцев, легендарный полководец и победитель турок в битвах при Ларге и Кагуле, – редко удостаивал Филисова вниманием. От силы одно его письмо в месяц приходило в Керчь. Эти короткие приказы всегда заканчивались фразой о том, что генерал-фельдмаршал полностью полагается на добросовестное исполнение службы и инициативу в делах самого обер-коменданта. Зато Веселитский писал Филисову каждую неделю и всякий раз ставил перед ним новые задачи.
Генерал-майор считал, что никакого формального права на подобные распоряжения действительный статский советник не имеет. Согласно Табели о рангах, оба они состояли в одном и том же классе – четвертом, причем статские чины в России традиционно считались ниже военных и даже получали меньшие оклады жалованья. Кроме того, принадлежали они к разным ведомствам: Филисов – к Военной коллегии, Веселитский – к Иностранной коллегии. По возрасту полномочный министр и посол в наставники к обер-коменданту тоже не годился:
