И вместо этого я меняю тему.

– Я все еще пытаюсь понять, что собой представляет Изадора – или мне лучше называть ее Иззи? Похоже, ей очень нравится, когда Честейн называет ее так.

– Ты тоже заметила это, да? – спрашивает он.

– Трудно не заметить, как она буквально расцветает в лучах его внимания, – говорю я, но не мне ее судить. Если бы меня воспитывал Сайрус, то у меня тоже был бы комплекс безотцовщины. – Значит, ты думаешь, что все это время Сайрус держал ее в стазисе?

– Нет. – Он делает паузу. – Она сказала, что он будил ее, но…

– Что? – спрашиваю я и затаиваю дыхание. Есть что-то, о чем он не хочет говорить, но я готова терпеливо ждать, пока он скажет мне это – даже если это убьет меня. Проходит минута, и он испускает долгий вздох.

– У нее есть два дара, – говорит он, как будто это все объясняет. – Она может выкачать из человека душу и способна воссоздавать все, что я уничтожаю.

– А как эти два дара связаны с тем, что Сайрус будил ее? – спрашиваю я.

Тихо, так тихо, что я едва его слышу, он шепчет:

– Дело в том, что он делал это и со мной.

Глава 92. Tomb of Doom зловещая гробница

Я не могу пошевелиться, не могу думать, я даже не уверена, что смогу сделать вдох. Из нашего разговора в крипте я узнала, что Сайрус будил Хадсона чаще, чем Джексона, но я не знала, что это делалось для того, чтобы Хадсон приобрел дополнительные таланты. По-моему, жестоко так поступать с собственным ребенком, хотя Сайруса никак нельзя назвать любящим отцом. Но все равно что-то тут не сходится…

– Если через какое-то время эликсир перестает действовать, то каким же образом, будя ребенка чаще, можно дать ему дополнительные таланты? – спрашиваю я.

– Прекращается действие не всего эликсира, – отвечает он. – Перестает действовать только одна его часть – сонное зелье.

Ну да, точно. Я помню, он это уже говорил, но только сейчас это доходит до меня во всей своей жуткой сути.

– Значит, дополнительные таланты вам дает вторая часть этого эликсира?

– Да. – Он произносит это слово таким тоном, что я понимаю – каким бы ужасным ни было мое представление о его детстве, в действительности дело обстояло еще хуже, намного хуже.

Мне безумно хочется обнять его, но если я это сделаю, то никогда не докопаюсь до сути. Это было бы не настоящее лекарство, а плацебо, а мне это сейчас ни к чему. Поэтому я подавляю свои возмущение и боль и спрашиваю:

– Если у Иззи есть два таланта, значит, она получила больше эликсира, чем Джексон. Со временем сонное зелье перестало действовать на нее, но, если ей тысяча лет…

Я лихорадочно соображаю, пытаясь понять, что это значит.

– Если она смогла повзрослеть только до шестнадцати лет, стало быть, большую часть своей жизни она находилась в стазисе…

Я замолкаю, потому что меня охватывает ужас. Выходит, та жуткая, чудовищная жестокость, с которой он обошелся с Хадсоном, не миновала и Иззи – и ее Сайрус мучил еще дольше. Неудивительно, что она такая психованная.

Нет, это не значит, что я готова простить ей убийство Лайама или похищение магической силы у других учеников Кэтмира, но, кажется, теперь я начинаю испытывать некоторое сочувствие к дьяволу.

Какое-то время я молчу, и он тоже. Мы просто лежим, слушая дыхание друг друга и думая о том, что все это может значить.

– Как ты думаешь, Иззи может иметь больше двух особых талантов? – спрашиваю я наконец. – Я хочу сказать, что, если дополнительные порции эликсира дают дополнительные таланты, а ее продержали в гробнице тысячу лет…

– Это возможно. Это объясняет ее способность выкачивать из людей души, – отвечает он.

– Каким образом? – недоумеваю я, не понимая, как долгое пребывание в стазисе может быть связано со способностью красть души. Но тут Хадсон с усилием сглатывает, и я понимаю, что, какова бы ни была связь, которую он видит между тем и другим, объяснение мне не понравится.

– Я начал сходить там с ума. – Он шепчет эти слова так, будто они вызывают у него чувство стыда, и это опять надрывает мне сердце.

– Разве могло быть иначе? – шепчу я, боясь спугнуть момент. – Поражает не то, что ты едва не лишился рассудка, а то, что ты сумел сохранить себя и остаться таким сильным, добрым и умным.

Он качает головой, будто не верит – не может поверить мне.

– Все было не так.

– Нет, именно так, – возражаю я, пытаясь выкинуть из головы образ Хадсона, похороненного под грудой камня. Но из этого ничего не выходит.

Образ моей пары, страдающей в темноте, будет преследовать меня каждый день, каждую секунду до конца моих дней.

Он пожимает плечами.

– Как бы то ни было… я сделал это сам.

– Сделал что?

– Подарил себе свой второй талант. – Он прочищает горло, делает долгий выдох. – Я этого не хотел. Я не пытался получить дополнительную магическую силу. Я просто…

Его голос срывается, и он еще раз прочищает горло. Затем запускает руку в волосы и, не мигая, смотрит в потолок.

– Мне просто не хотелось больше быть там, хотелось оказаться где угодно, лишь бы не быть запертым в этой гробнице, где каждый час длится целую вечность. – Он издает вялый смешок. – И я сделал это. Однажды я просто обратил себя в пыль. Быть прахом, быть ничем – это было намного, намного лучше, чем продолжать быть животным, запертым в клетке моего отца.

О боже. К моим глазам подступают слезы, но я подавляю их. Сейчас не время расклеиваться, хотя в душе я все время плачу.

– И ты просто…

– Исчезал, – говорит он и щелкает пальцами. И сразу же книга, лежащая на прикроватной тумбе, обращается в прах. – Сначала на несколько минут, затем на несколько часов, а в конечном итоге на несколько дней. Я просто переставал существовать. Я никогда в жизни не знал такого покоя, как тогда. Однако каким-то образом я всякий раз восстанавливался. Когда я вернулся в первый раз, то плакал несколько часов.

Я стискиваю зубы и изо всех сжимаю губы и кулаки. Но у меня все равно вырывается всхлип. Как я могу не рыдать? Маленький Хадсон плакал потому, что он не мог остаться прахом.

Хадсон отстраняется, и на его лице