Ванда рассеянно побила червовую даму пиковым валетом, при бубновых козырях.

— Ты опять мухлюешь, — обиделась хозяйка дома и смешала карты, снова приглашая пить чай.

Поздно вечером вернулись смущенные Лука и Шурочка.

— Знаешь, Ваня, закон парных случаев все-таки существует. Еще памятна нам свадьба Кузинчи, а уже Коля Коробкин женится, и на ком бы ты думал?.. На Чернавке! Вот Нинка Калганова взбеленится. Венчанье назначено на воскресенье, в Благовещенском соборе, — сказала Шурочка.

— Венчанье? — усомнился Ваня. — Да ты откуда знаешь?

— Мы с Лукой встретили Коробкина с Чернавкой в кино. Зовет всех нас и тебя тоже на свадьбу.

— Как же так — венчанье? Почему венчанье, ведь Чернавка комсомолка, ее из комсомола исключат. Она сама как-то брякнула, что любовь — буржуазный предрассудок.

— Я и сама удивилась. Но на венчании настаивают родители Николая, да и он сам тоже хочет идти в церковь. Говорит, поступлю так, как поступали предки мои.

— Это, конечно, вызов, — возмутился Лука. — Всю жизнь Колька держал себя вызывающе против товарищей, учителей, власти. Дикая, необузданная натура. Вся эта история его с Чернавкой тоже вызов семье и обществу.

— Замужняя комсомолка. Надо признаться, звучит несколько дико, — заметила Ванда, пожимая круглыми плечами.

В субботний вечер Иванов с женой решили прогуляться по городу.

— Куда же мы пойдем? — спросил Александр Иванович, когда они вышли на безлюдную в этот час улицу.

— Давай, Шура, пройдемся по нашему Золотому шляху. Давненько я там не была.

Трамваем супруги доехали до ветхой, полузакрытой акациями Михайловской церкви в начале Змиевской улицы и дальше пошли пешком.

Ряды знакомых домишек как бы вернули их в мир, который стал уже забываться. Сколько раз ходили они по этой окраинной улице, где им было знакомо каждое деревцо и каждая изъеденная временем плита каменного тротуара. Даша обратила внимание на то, что со многих домов исчезли таблички хозяев, дома эти перешли в собственность города.

В глубине широкого мощеного двора Змиевских казарм солдаты поили у деревянных корыт лошадей.

У ворот стояли молоденькие часовые с куцыми кавалерийскими карабинами. Две старухи, сидя на камне, торговали семечками, гранеными стаканами насыпали их солдатам в карманы шаровар.

Прошли еще квартал, и на свежевыкрашенном одноэтажном доме увидели новую вывеску портного Штанопрудова. Большими цветными буквами портной извещал, что принимает заказы на военную и цивильную одежду.

— Раньше этой вывески не было, — сказала Дарья Афанасьевна.

— Чему же удивляться? Порождение нэпа, — ответил муж.

По шоссе, стуча ошинованными колесами, проезжали пустые пароконные подводы, запряженные сытыми конями. Подвыпившие ломовики возвращались домой, на Качановку. Навстречу прошло с пастбища блеющее стадо белых коз. Колокольчики позванивали. Стадо подгонял маленький седенький старичок с кнутом под мышкой. Дарья Афанасьевна узнала его: это был брат известного в городе владельца бакалейных магазинов Жевержеева.

Мостики, дома, заборы вызывали в памяти полузабытые воспоминания. Справа от шоссе показалась свалка мусора. На обочине, под тенью гигантского дуба, стоял ветхий одинокий домик сторожа свалки.

— В этих хоромах я как-то трое суток прятался от жандармов, — припомнил Александр Иванович.

— Интересно, жив ли старик? — спросила Дарья Афанасьевна. — Мальчишки дразнили его Медной Бородой.

— А что с ним станется!

Скрипнула дверь, и из дома вышел сторож. Предзакатный луч упал на его рыжую бороду, она полохнула, будто огонь. Старик приложил ладонь к глазам, произнес:

— Никак комиссар Иванов…

— Он самый.

— Привлекают, видать, родные места, — сказал старик и почтительно предложил: — Может, зашли бы ко мне, кипяточку отведать?

— Нет, спасибо, — за себя и за мужа поблагодарила Дарья Афанасьевна. — Мы только что о вас вспоминали, а тут вы и появились, как в сказке.

— Куда же путь держите? — полюбопытствовал старик. — На Городской двор, на скотобойню или на собачий завод? Дорога одна, а больше идти по ней некуда.

— Просто так решили пройтись по знакомым улицам. Мы ведь несколько лет прожили в Москве. Муж учился. — Дарья Афанасьевна помахала сторожу рукой на прощанье. Они пошли дальше. Даша сказала мужу: — Вот смотрю я на свалку и думаю — сколько здесь денег зря гниет.

— Каких денег? — не понял Иванов.

— Этим мусором топить можно, можно поля удобрять. Доходное дело — утилизация. Если я получу образование, обязательно займусь утилизацией. Я еще вернусь на собачий завод, хозяйкой вернусь.

Александр Иванович сбоку влюбленно посмотрел на жену. Ему приятны были ее суждения, ее решительность и задор.

Дорога круто спадала вниз. Прошли небольшой, ничем не огражденный мостик через овражек, по дну его змеился грязный ручей — гиблое место, которого боялись по ночам прохожие. Здесь еще до революции как-то было совершено убийство. Дальше пошли по дорожке, протоптанной среди диких запыленных трав, поднялись на взволок и справа увидели розоватое от заката озеро, опушенное мехом порыжевших камышей.

— Эй вы, богомольцы! Садитесь, подвезу, — сдерживая коней, крикнул проезжавший мимо краснорожий ломовик.

Дарья Афанасьевна махнула ему рукой: мол, проезжай, дойдем и без тебя.

Вскоре, сигналя, проехал по шоссе угловатый, как коробок, ярко-красный автобус. Поглядев ему вслед, Александр Иванович, сказал:

— Фирмы «Бюсинг». Горсовет купил их в Германии десять штук, теперь окраины связаны с центром города.

Прошли под железнодорожным мостом; по нему, сотрясая бетонные устои, пронесся пассажирский поезд. Окна вагонов были освещены, свет их вытянулся в одну ленту. День окончился, наступил вечер.

Так незаметно, перекидываясь словами, дошли Ивановы до утилизационного завода, на котором прожили столько лет. Неприятный запах, портивший воздух вблизи завода, куда-то исчез. Легкий, ветерок доносил с поля пресный аромат цветущей пшеницы.

В кабинете ветеринара горел электрический свет, пробиваясь сквозь ветви дерева. До революции в этом конце города электричества не было.

— Никак Иван Данилович у себя? — удивилась Дарья Афанасьевна.

— Зайдем, — предложил Александр Иванович. — Я всегда любил его.

Они вошли через раскрытую калитку во двор и по дорожке, светлой от речного песка, направились к заводу вдоль ивового штакетника, из-за которого выглядывали прутья дикой смородины. Навстречу им пронеслась ватага орущих босоногих мальчишек, вооруженных выстроганными из палок саблями, — новое поколение качановской ребятни, пришедшее на смену Луке, Кузинче, Губатому, которых хорошо помнил Иванов и которых уже не было на заводе.

Кабинет ветеринара находился в пристройке, примыкавшей к самому заводу; она была окружена палисадником, там пахло влажной, взрыхленной землей.

Окно в кабинете распахнуто. Ветерок играл белой марлевой занавеской; когда он приподымал ее, была видна освещенная лампой под зеленым абажуром голова ветеринара, склоненная над микроскопом.

— Может, не надо ему мешать? — спросила Дарья Афанасьевна. — Ведь он работает.

Но Иванов окликнул ветеринара:

— Иван Данилович!

Аксенов оторвался от микроскопа. Дарья Афанасьевна заметила, как по его желтому лицу